Гай Гэвриел Кей - Песнь для Арбонны

— Хочу, чтобы вы показали, почему мы должны подражать Арбонне. В нашей музыке. Мы исполняем все ваши вещи в Ауленсбурге, есть певцы в Аримонде и Портецце. Мы исполняем все, что и вы сейчас. И не хуже вас! Пора выйти из вашей тени! — Он снова выпил, покачнулся и в тишине прибавил: — Особенно учитывая то, что вас здесь может и не оказаться через год!

Двум другим за столом хватило такта поморщиться при этих словах и стащить трубадура вниз, но слова уже прозвучали. Лиссет хотела рассердиться, но нашла в себе лишь печаль и страх, которые не оставляли ее со дня летнего солнцестояния. Не требовалось большого ума, чтобы заглянуть в будущее и испугаться.

За их столом сидело четыре трубадура, но она знала, что Аурелиан не станет предлагать собственную музыку. Он мог для них спеть. Реми и Журдайн переглянулись, а Алайн нервно прочистил горло. Лиссет уже собиралась предложить себя, но тут другой человек опередил ее.

— Я отвечу на этот вызов, если позволите. — Она знала этот голос, они все знали этот голос, но никто не видел, как в таверну вошел этот человек. Никто даже не говорил, что он в Люссане. Быстро оглянувшись, Лиссет увидела Рамира Талаирского с лютней в руках, который медленно шел вперед, осторожно пробираясь между столиками с людьми к центру зала.

Жонглеру Бертрана сейчас было по крайней мере шестьдесят лет. Давно миновали дни, когда Рамир носил свою лютню и арфу и песни Бертрана де Талаира по всем замкам и городам Арбонны и во все города и укрепления пяти других стран. Теперь он чаще всего оставался в Талаире, где у него были собственные комнаты и почетное место у очага в зале. Он даже не приезжал в Тавернель на праздник летнего солнцестояния в последние два года. Оба сезона среди молодых исполнителей возникали горячие обсуждения того, что скоро может наступить время для эна Бертрана выбрать нового жонглера. Для певца невозможно было представить более высокого положения; подобные фантазии порождали бессонницу на всю ночь или сновидения.

Лиссет смотрела на старого певца со смешанным чувством нежности и грусти. Она давно его не видела. Он действительно казался постаревшим, хрупким. Его круглое доброе лицо, покрытое отметинами после ветрянки, всегда было частью ее мира. Многое изменится, когда не станет Рамира, поняла она, глядя, как он шаркающими шагами идет вперед. Он не очень хорошо двигается, увидела она.

— Ну, в самом деле… — начал тихо Реми.

— Заткнись. — Аурелиан оборвал его с непривычной резкостью. На худом лице трубадура было странное выражение, когда он посмотрел на Реми.

Алайн встал со своего места и поспешил принести Рамиру табурет и подушку под ноги. С доброй улыбкой старый жонглер поблагодарил его. Трубадуры не имели обыкновения помогать жонглерам, но Рамир — дело другое. Отказавшись от протянутой руки Алайна, старик осторожно опустился на низкий табурет. Вытянул левую ногу с ясно слышным вздохом облегчения. Один из гётцландеров рассмеялся. У Рамира возникли какие-то сложности с завязками чехла лютни, и Лиссет увидела, как один аримондец по другую сторону от них за столом вежливо прикрыл рот ладонью, чтобы скрыть улыбку.

Рамир в конце концов достал инструмент из чехла и начал настраивать его. Лютня выглядела такой же старой, как он сам, но звук ее даже во время настройки был пронзительно чистым. Лиссет отдала бы что угодно за такой инструмент. Она оглядела таверну. Тишина стала напряженной, ее нарушал шепот и тихие голоса. Было так много народа, что трудно было пошевелиться. На верхнем балконе люди, столпившись у перил, смотрели вниз. У восточной стены на этом верхнем балконе Лиссет увидела, как пламя свечей играет на длинных черных волосах. Она немного удивилась, но не слишком. Ариана де Карензу, как всегда с распущенными волосами, бросая вызов традициям, сидела рядом со стройным, красивым мужчиной, своим мужем. Теперь Лиссет знала герцога Тьерри. Перед приездом в Люссан они с Алайном провели две недели в Карензу по особому приглашению королевы Двора Любви. Каждый из них после этого мог похвастаться кошельком серебра, а Лиссет получила в подарок красную куртку из тонкой шерсти, отделанную дорогим беличьим мехом, в преддверии наступающего холода. Она сказала Реми еще в начале вечера, что если он каким-то образом испортит ее новую куртку, то должен будет купить ей новую или умереть. Вместо ответа он заказал бутылку золотого каувасского вина. Тогда они шутили, смеялись, вспоминая летнее солнцестояние, праздновали.

Она снова посмотрела на Рамира. Он все еще настраивал лютню, разминая при этом пальцы. Дядя Лиссет учил ее этому во время одного из первых уроков, которые он ей дал: что бы ты ни пела, никогда не торопись начинать. Начинай тогда, когда будешь готова, никто не уйдет, пока они видят, что ты готовишься.

— Нам здесь бросили вызов, — сказал Рамир, словно вел беседу, склонив одно ухо к лютне и перебирая пальцами струны. Его голос звучал так тихо, что всем пришлось податься вперед, чтобы расслышать. Тишина внезапно стала полной. Еще один трюк жонглера, Лиссет это знала. Она краем глаза заметила, что Реми теперь тоже улыбается.

— В самом деле, любопытный вызов. — В первый раз Рамир бросил быстрый взгляд на стол гётцландеров. — Как можно справедливо выбрать между музыкой разных стран, разных наследий? Конечно, есть прекрасная музыка, созданная в Ауленсбурге, и в Аримонде при дворе короля Верисенны, как нас только что убеждал так… трезво, наш друг, сидящий вон там. — Зал насмешливо загудел. Постепенно, почти незаметно голос Рамира начал звенеть и сплетаться с кажущимися произвольными аккордами, которые он брал на лютне. Лицо Аурелиана, заметила Лиссет, застыло, он весь превратился в слух.

— Нам задали вопрос: в свете этой истины почему Арбонне принадлежит первое место? — Рамир сделал паузу и неспешно обвел взглядом комнату. — Нам также задали вопрос почти столь же многословно: что предстоит оплакивать, если Арбонна погибнет?

После этого воцарилось молчание, слышались только небрежные ноты, извлекаемые из инструмента как будто непроизвольно. Лиссет вдруг сглотнула с трудом. Рамир продолжал:

— Я всего лишь певец, и на такие вопросы трудно ответить. Позвольте мне предложить вместо ответа песню, и мои извинения, если вы найдете этот ответ неубедительным или если я не доставлю вам удовольствия. — Древняя формула, никто ее больше не употребляет. — Я спою песню первого из трубадуров.

— А! — прошептал Реми. — А, хорошо.

Пальцы Рамира теперь забегали быстрее, музыка начала обретать форму, словно ноты, разбросанные до этого по всему свету, добирались вместе по приказу певца.

— Ансельм Каувасский был человеком скромного происхождения, — говорил Рамир, и это тоже был старомодный обычай: давать «видан» — жизнеописание, рассказывать о композиторе. Никто из нового поколения больше не делал этого, начиная песню. — Но Ансельм был умным и талантливым человеком, и его взяли в храм бога в Каувасе, а потом герцог Раймбаут де Во взял его в свой дом, и в конце концов он привлек внимание самого правителя Фолькета, и граф Фолькет возвысил Ансельма за его мудрость и скромность и поручал ему вести многие государственные дела во всех шести странах в течение многих лет. И у Ансельма несколько раз случались великие романы со знатными дамами его времени, но он всегда оставался целомудренным и уважаемым и никогда не называл имен этих дам, но под влиянием страсти и желания он начинал сочинять для них песни, и вот так появились трубадуры в Арбонне.