Вера Камша - Башня Ярости. Книга 1. Чёрные маки

Вы в пустыне своей в целости сохранили чистоту Церкви нашей Единой и Единственной, укрывшись от соблазнов и укрыв то, что должно явиться миру во время оно. Знай, что близится время сие, время подвига вашего, и вашими делами спасен будет мир сей или же погублен бездействием вашим. Знай, что вы должны вручить владыке земному Меч и Посох, вернуть Свет – Свету, а Тьму – Тьме и изгнать из Церкви не праведных, как изгоняет хозяин скотов, буде те заходят в незапертый дом и возлегают там, ибо недостойный пастырь в храме в глазах господних то же, что свинья в палатах в глазах человеческих.

Укрепись же сердцем, сын мой, и укрепи следующих за тобой, ибо грядут страшные времена. Не дели людей ни по вере их, ниже по лицу их, ниже по обычаям их – но сзывай почитающих долг свой превыше жизни своей и любовь к другим превыше благополучия своего. Не суди поднявших меч на Зло – но суди ушедших в заросли, когда рядом режут невинного. Не слушай клянущихся именем Творца нашего, если нет печати Его в сердцах их, но помогай тем, в ком горит любовь великая ко всему сущему, какие бы одежды ни носили они. В сердце своем обрети знание, что есть Зло и что есть Добро. Слушай сердца своего и иди вперед. Арде!"

– Арде! – прошептал потрясенный клирик, благоговейно закрыв книгу. Теперь оставалось как-то донести это до братии и, главное, понять, с чего начинать. Иоанн, как и его предшественники, вместе с Вечноцветущим Посохом получил и Напутствие Иоахиммиуса, остающееся тайной для остальных монахов. Настоятель знал, что рано или поздно пробьет час, когда гидалским отшельникам придется покинуть пустыню и вернуть в мир укрытые в монастыре реликвии, но владыка не думал, что это выпадет на его долю, хотя Никодим и предупреждал.

Иоанн попробовал молиться, но знакомые с ранней юности слова не успокаивали. Клирик вновь и вновь возвращался к возникшим из ничего буквам, накрепко впечатавшимся в душу. Нужно действовать, но как?! Отправиться в Арцию? Всем или ему одному? Явно или тайно? К кому? К Архипастырю? К кому-то из светских владык? Что есть Меч, а что Посох? Как бороться с недостойными пастырями, как их узнать? Тысячи вопросов тяжким молотом били по немолодому, больному сердцу. Иоанн, не колеблясь, выполнит свой долг, какими бы земными горестями и тяготами это ему ни грозило, – но в чем он, этот долг?

В дверь робко постучали. Настоятель хотел было отослать пришедшего, но передумал, поняв, что за оставшиеся до вечерней службы пол-оры ничего не решит. Клирик встал и отпер дверь. На пороге стоял худенький молодой инок с ласковыми глазами.

– Что тебе, сыне?

– Отче, – юноша был не на шутку взволнован, – мне было видение…

– Видение? – Если Николай до сего дня и выделялся среди монахов, то болезненностью и какой-то запредельной даже для инока кротостью и незлобием, но никак не склонностью к видениям. – Расскажи мне все без утайки.

– Ты знаешь, владыко, что Творцу было угодно сделать меня обузой для братии и я не всегда могу исполнять положенное.

– В том нет твоей вины. Что ты видел?

– Я сегодня работал вместе со старцами на поварне, и внезапно мне стало плохо. Такое со мной бывало, и брат Трифон и брат Емилиан уложили меня на скамью и пошли за братом Никандром. Не знаю, что со мной было, отче, но, клянусь вечным спасением, это не было сном. Мне почудилось, что я стою в храме и возношу молитву Святому Эрасти – и вдруг открывается дверь и входит тот язычник, которого мы приняли к себе. Я спрашиваю его, что ему нужно и не хочет ли он, наконец, принять нашу веру, а он мне отвечает, что можно служить Добру, будучи разной веры, и Злу, будучи одной. И тут я слышу голос, идущий словно бы и из глубин, и с небес, и изнутри меня самого. Я понимаю, что с нами – со мной и с атэвом говорит… Отче, прости мне кощунственные слова, не со зла это и не из гордыни…

– Кто с тобой говорил, сыне?

– Святой Эрасти… – инок наклонил голову.

– Что он тебе сказал? – подался вперед Иоанн.

– Что мы избраны, отче… На моих глазах Святой облекся плотью и вышел из оклада иконы. Он коснулся меня, и я понял, что превращен в посох, он коснулся атэва, и тот стал мечом. А потом Эрасти поднялся в воздух. Странным образом я видел все это со стороны.

Мы летели над желтой пустыней, над морем, над зеленой цветущей землей, которую начинал закрывать туман. Он сгущался все сильнее. Сверху по-прежнему сияло солнце, небо было синим и безоблачным, но внизу лежала серая мгла, и солнце было бессильно пред нею. Мы летели, пока не увидели холм, со всех сторон окруженный туманом, и на вершине его стоял человек в алом. Я не успел рассмотреть его лица, но заметил, что он горбат. Туман поднимался все выше и выше, готовясь поглотить стоящего на холме. И тут Эрасти опустился к нему и передал ему меч и посох… И я очнулся. Надо мной стоял брат Никандр. Отче, что это было?

– Хвала тебе, Заступник, – благоговейно произнес Иоанн, поднимая глаза на икону, – теперь я знаю, что мне делать.

Армия шла через Мунт. От ратушной площади к Мясным воротам. Королевская гвардия, рыцари со своими сигурантами, наемники, обозы. Ржали и закидывали головы кони, скрипели телеги, смеялись и пели солдаты. Поход обещал быть не таким уж и тяжелым, но у Дариоло, смотревшей из окна роскошного особняка Бэрротов, сжималось сердце. Впрочем, смотреть вслед уходящим на войну всегда грустно, особенно женщине. Даро видела, как ехали герольды, заставляя торговцев и просто прохожих убираться с дороги, затем показались конные музыканты и первый королевский полк, синие плащи украшало изображение волка, кони ступали слаженно по четыре в ряд, блестели на солнце шлемы, топорщились копья, прыгали и кричали мальчишки… Прошла первая, головная сотня, и Даро увидела Александра, перед которым ехали два сигноносца: юный Жанно ре Фло с нежностью сжимал волчье знамя, а племянник Сезара Мальвани королевскую орифламму с серебряными нарциссами.

Король, по своему обыкновению, был без шлема, и летний ветер играл темными волосами. Когда Александр сидел на коне, увечье его было почти незаметным, поэтому он любил ездить верхом, и в этом искусстве потягаться с младшим Тагэре могли немногие. Белый черногривый жеребец – подарок калифа Усмана – гордо нес своего седока. Артур утверждал, что Садан умнее многих людей, и Даро готова была этому поверить – конь обожал хозяина и, кажется, понимал его раньше, чем тот успевал тронуть поводья.

Дариоло не отрываясь смотрела на всадника с королевской цепью на груди, медленно ехавшего мимо ее дома. Святая Циала, как же она его любила, а принесла ему только боль… С их последней встречи наедине прошло три года, а она помнит все, каждое слово, прикосновение, взгляд. Если б только она могла сказать правду, но правда, сказанная слишком поздно, страшнее лжи. Ей придется молчать и, сжав зубы, терпеть красавца-мужа, зависть придворных прелестниц и презрение брата, который, в отличие от Александра, не простил и не простит.