Вера Камша - Башня ярости. Книга 2. Всходы Ветра

– Я, Архипастырь Церкви Нашей Единой и Единственной, – возвысил голос Анатолий, – с глубокой скорбью пред лицом Триединого и князей церкви говорю о постигшем нас тяжелом несчастии. Возлюбленный брат наш Илларион тяжко заболел. Его тело здорово, но дух его подточен, и он долее не может стоять во главе ордена. Церковь наша Единая и Единственная позаботится о брате нашем. Все ли согласны передать страждущего в руки целителей под неусыпным оком Предстоятеля ордена амброзианцев?

– Слепцы, – холодно бросил Илларион, и все отчего-то замолкли. – Дарованной мне силы довольно, чтоб повергнуть вас в прах, но я не стану делать этого. Ибо тот, кто поднимает руку на зло, сам становится злом. Грядет Кастигатор – он повергнет гордых и вознесет смиренных. Пусть судьба моя станет нитью путеводной в глазах истинно верующих. Страдания земные имеют предел, благодать вечна. Я последую за недостойными пастырями, скрестив руки на груди. Я сойду в узилище и останусь там, пока мне не будет явлено знамение, и тогда двери откроются, а цепи истают, и выйду я в мир, и будет этот день Днем Истины и Суда. Арде!.

– Есть ли кто-то, не согласный с моим словом? – Анатолий торопился. Может, Илларион и безумен, но в его безумии есть величие.

Несогласных не нашлось. Бывший Предстоятель вышел в окружении десятка двух клириков. Так бы выглядел Шарль Тагэре в окружении десятка пьеров тартю...

Анатолий вернулся к Святому Походу. Кто-то кивал головой, кто-то высказывал опасения, кто-то спорил, а Анастазии казалось, что она пропустила самое важное. Что-то в словах Иллариона...

Конклав разошелся задолго до рассвета. Анатолий и Фотий почти настояли на своем. Церковь поддержит Ифрану против Оргонды, но Мирию решили не трогать. Анастазия не сомневалась, что пастырей остановило видение черных кораблей в Жасминном проливе. Что ж, пусть воюют, надо полагать, удачи эта война Церкви и Архипастырю не принесет. Ее Иносенсия же возвращается в Мунт и готовится встретить Три Звезды. Похоже, это и есть предсказанная троица, и раньше времени они не объявятся. Если Александр вопреки всему жив, то Повелитель – наверняка он, а Брата и Деву еще предстоит найти... Кстати, Дева, скорее всего, давно перестала быть таковой, ведь со дня смерти Агриппины прошло двадцать шесть лет! А если Повелитель – седой колдун, Дева – Марта Мальвани, а Брат – Александр? Весьма вероятно. Конечно, Повелителем может быть и Пьер, тогда Девой, хоть и бывшей, становится его жена, а Братом – Базиль Гризье, умудрившийся вернуться из Гвары с головой на плечах. Нет, эта тройка кажется слишком жалкой, хотя в наше время пренебрегать нельзя ничем.

Архипастырь возвысил голос, творя молитву, знаменующую конец совета. Ее Иносенсия присоединила свой голос к другим:

– Да будет благословен и гнев Твой, изливающийся на грешных, и благодать Твоя, дарованная праведным...

Анатолий с Фотием полагают себя победителями. Смешно... Но что же все-таки она недопоняла? Почему ей кажется, что Илларион отнюдь не проиграл?

Щечка Анхеля была ледяной, словно он умер много ор назад и все это время пролежал на улице. Пьер смотрел на сына, ничего не понимая, потому что есть веши, которые рассудок сразу осознать не может. Луна ушла, за окнами вновь танцевала и смеялась метель, огонь в камине поднял рыжую голову, сначала робко огляделся, а потом с жадностью набросился на подброшенные ему дрова. Комната постепенно наливалась теплом, чья-то рука зажгла свечи, теплый розоватый свет ласкал глаза, но тепло и свет не могли помочь ни мертвому ребенку в колыбели, ни упавшему рядом с ним на колени невзрачному мужчине в стеганом алом халате.

Ветер настойчиво бился в наглухо закрытое окно, пламя, у которого грел руки маркиз Гаэтано, трещало ласково и уютно. Наконец, человек у колыбели поднял голову, мука в его глазах растопила бы и камень, но Рафаэль Кэрна был тверже мирийского базальта. Он только пожал плечами и вновь потянулся к огню. Взгляд Пьера Тартю упал на роскошный кинжал, валявшийся на ковре. Совладать с Кэрной могли разве что Александр Тагэре или Сезар Мальвани, но для арцийского короля это значения не имело. Впервые в жизни он не боялся и не думал.

Пьер бросился на мирийца с отчаянием загнанного животного, маркиз Гаэтано лениво перехватил руку с кинжалом и вывернул. Что-то хрустнуло, клинок выпал из неумелых пальцев, звякнув о решетку камина, а Рафаэль отшвырнул от себя короля, словно паршивого щенка. Тартю упал на ковер и там и остался, схватившись за покалеченную руку.

– Будь ты проклят, убийца! – выдохнул король.

– Вот как? – Рито Кэрна улыбнулся. Так мог бы улыбнуться Проклятый, которым клирики не одну сотню лет пугали прихожан. – Вряд ли твои слова, Пьер Тартю, что-то значат. Тем более для меня.

– Ты не мог, не должен был мстить ребенку!

– Ты ошибся, гаденыш. Кэрна мстят иначе. Я не помешал этим созданиям исполнить свой долг, только и всего. А почему я должен был им мешать? Сыну убийцы и узурпатора с дурной кровью следовало умереть, и он умер – на престоле Арции не может быть бастарда. Кошки Воля сторожат его кровь, они не позволят нарушить запрет.

– Кошки Воля, – медленно повторил Пьер Тартю, словно пробуя эти слова на вкус.

– Тот, кто связал Свет, Тьму и Холод, знал много, но вряд ли предполагал, что его создания выучатся любить, а значит, и ненавидеть. Кошки Воля полюбили Шарло Тагэре и его младшего сына. И возненавидели тебя. А тебя есть за что ненавидеть, не правда ли?

– Будь ты проклят!

– Я это уже слышал, – маркиз Гаэтано пошевелил тлеющие угли, и по ним поползли оранжевые змеи. – Но проклят не я, а ты. У тебя никогда не будет детей, Пьер Тартю, – в свете камина глаза Рафаэля блеснули золотом. – Кровь Филиппа и Алека разорвала последнюю цепь. Стражи больше не привязаны к дворцу и полнолунию, они найдут твое семя везде. За морем, в храме, в хижине, в крепости. Найдут и убьют на твоих глазах, и ты ничего не сможешь сделать. Разве что никогда не прикасаться к женщине.

– Почему они не убили меня? Я – потомок бастарда! Я, а не мой сын! Это несправедливо!

– К чему эти крики, Пьер Тартю? – мириец легко поднялся. – Прощай, оставляю тебя с твоими мертвецами. Хорони их сам.

– Кэрна! Байланте! Слышишь, ты! Это я сверг твоего Тагэре и перебил твоих дружков... Ты не можешь так уйти! Убей меня... Ты должен меня убить!

– Должен? – Рафаэль вновь улыбнулся странной, отрешенной улыбкой. – Байланте не давят крыс и никому ничего не должны! Я не столь милосерден, как тебе кажется, так что живи, крысенок! Живи и думай о кошках и о том, что ты сделал год назад.

Маркиз Гаэтано вышел легкой, танцующей походкой, которую виконт Эмразский запомнил по Большому королевскому турниру. Блеснули черные волосы, скрипнула дверь, в трубе по-волчьи взвыл ветер. Пытаясь поднять ее, король неловко оперся о правую руку, острая боль оказалась исполнена милосердия – Пьер Тартю потерял сознание.