Орсон Кард - Краснокожий пророк

Зайдя в каюту, Лафайет с улыбкой завалился на койку. Он представлял, чем там занимается сейчас Бонапарт, оставшийся наедине с этим бедняжкой, пустоголовым Фредди. Юный граф де Морепа наверняка уже окончательно и бесповоротно очарован. То же самое могло произойти и с Лафайетом, если бы его не предупредили о способностях Бонапарта, о его даре. Люди, подпавшие под влияние Наполеона, без колебаний вверяли ему свои жизни. Конечно, это прекрасный дар для генерала — но до тех пор, пока он использует его на своих солдатах, пробуждая в них желание пойти ради своего полководца на смерть. Но Бонапарт использовал свою силу на каждом встречном, если тот мог принести ему хоть какую-нибудь выгоду. Поэтому старый друг Лафайета Робеспьер выслал ему некий амулет из камней. Противоядие от чар Бонапарта. И скляночку с порошком — окончательное противоядие от Бонапарта, если тот совсем отобьется от рук и с ним никак будет не совладать.

«Не беспокойся, Робеспьер, мой старый друг, — думал Лафайет. — Бонапарт будет жить. Он считает, что заставит Канаду послужить его целям, но я сделаю так, что он послужит целям демократии. Бонапарт сейчас и не подозревает об этом, но, вернувшись во Францию, он будет готов принять на себя командование революционной армией. Его дар поможет положить конец тирании правящего класса, я не допущу, чтобы он растрачивался по пустякам, увенчивая бестолковую голову короля Карла новыми бессмысленными коронами».

Ибо дар Лафайета состоял вовсе не в умении читать мысли людей, как подозревал де Морепа. Но близко к тому, очень близко. С первого взгляда на мужчину или женщину Лафайет мог определить, чего больше всего на свете он или она жаждет. А зная это, нетрудно догадаться об остальном. Лафайет уже знал Наполеона лучше, чем сам Наполеон знал себя. Он видел, Наполеон Бонапарт хочет править миром. И, может быть, он достигнет желаемого. Но сейчас Лафайет будет править Наполеоном Бонапартом. Он заснул, крепко сжимая в руке амулет, который оберегал его.

Покидая Такумсе у ворот форта Карфаген, Лолла-Воссики догадывался, о чем думает брат. Такумсе думал, что Лолла-Воссики украл бочонок, чтобы пить, пить и пить.

Но на самом деле Такумсе ничего не знал. Как не знал Бледнолицый Убийца Гаррисон. Никто не знал Лолла-Воссики. Этот бочонок поможет ему продержаться месяца два. Глоточек сейчас, глоточек потом. Осторожные глоточки, маленькие, чтобы не пролить ни капли, выпей именно столько, не больше, заткни дырку пробкой, пускай останется на потом. Может быть, хватит на три месяца.

Прежде, чтобы получить чашечку спиртного из темно-коричневого кувшина, ему приходилось держаться рядом с фортом Бледнолицего Убийцы Гаррисона. Однако теперь огненной воды хватит надолго, и он может пуститься на поиски, пуститься в долгое путешествие на север, навстречу зверю сновидения.

Никто ведать не ведал, что к Лолла-Воссики по-прежнему в сновидениях является зверь. Белый человек не знал этого, потому что ночной зверь никогда не является бледнолицым, они спят все время, беспробудно. А краснокожие не знали, потому что при виде Лолла-Воссики думали, что, поклоняясь виски, он скоро умрет, зверя сновидения у него нет, поэтому он не сможет проснуться.

А Лолла-Воссики ничего не говорил. Лолла-Воссики сразу узнал свет, загоревшийся на севере, — впервые он увидел его пять лет назад. Он понимал, это зовет его зверь сновидения, только пойти к нему не мог. Он пять, шесть, двенадцать раз уходил на север, но огненная вода вскоре покидала его кровь, и назад возвращался шум, ужасный черный шум, который причинял ему нестерпимую боль. Когда появлялся черный шум, в его голову будто вонзались сотни крошечных кинжальчиков и начинали поворачиваться, вертеться в ране, пока он окончательно не лишался ощущения земли, пока сияние зверя сновидения не затуманивалось. И тогда ему приходилось возвращаться, выпрашивать огненную воду, утихомиривать шум, чтобы хоть отчасти вернуть способность мыслить .

В последний раз было хуже всего. Огненной воды не привозили долго, очень долго, и последние два месяца Бледнолицый Убийца Гаррисон не давал ему спиртного — может, чашку в неделю, которой хватало, чтобы продержаться чуть больше нескольких часов. Два долгих месяца продолжался черный шум.

От постоянного черного шума Лолла-Воссики не мог ходить прямо. Все колышется, земля прыгает вверх-вниз, как тут походишь, когда земля становится похожей на воду? Поэтому все думали, что Лолла-Воссики пьян, вылитый пьяница краснокожий, который постоянно шатается и падает. «Где он берет спиртное? — спрашивали они. — Ни у кого нет спиртного, а Лолла-Воссики ходит пьяным, как это у него получается?» Но глаза их не видели, что Лолла-Воссики вовсе не пьян. Неужели они не слышат, как он говорит, ведь язык его не заплетается, а слова выходят ясные и четкие? Неужели они не чувствуют, что от него вовсе не пахнет виски? Никто не догадывался, никто не знал, никто не счел должным подумать. Всем известно, что Лолла-Воссики постоянно нуждается в выпивке. И никому не приходит на ум, может, Лолла-Воссики терзает такая страшная боль, что он молит о приходе смерти.

А когда он закрывал глаза, чтобы мир перестал волноваться вокруг, как река, все решали, что он спит, и принимались говорить. Они говорили такое, чего никогда бы не сказали ни при одном краснокожем. Это Лолла-Воссики выяснил быстро, поэтому, когда черный шум особенно донимал его, так донимал, что у него появлялось желание улечься на дно реки и навсегда покончить с вечным грохотом, он брел в кабинет Бледнолицего Убийцы Гаррисона, падал на пол у его двери и слушал. Черный шум громом отдавался в голове, но не в ушах, поэтому голоса он слышал даже сквозь непрестанный рев черного шума. Он запоминал каждое слово, доносящееся до него из-под двери. Он знал все, что говорил Бледнолицый Убийца Гаррисон своим помощникам.

Но Лолла-Воссики никому не рассказывал о том, что слышит.

Лолла-Воссики вообще старался ничего не рассказывать. Все равно ему никто бы не поверил. «Ты пьян, Лолла-Воссики. Стыдись, Лолла-Воссики». Даже когда он не был пьян, даже когда он испытывал такую боль, что готов был убить кого угодно, лишь бы остановить ее, — даже тогда все твердили: «Ужасно, что краснокожий может так напиваться». И Такумсе, находящийся рядом, никогда не возражал — он был сильным и великим, а Лолла-Воссики — слабым и ничтожным.

На север, на север, на север шел Лолла-Воссики, беспрестанно напевая про себя: «Тысячу шагов на север, и я сделаю маленький глоточек. Черный шум очень силен, и я не знаю, где север, но все же иду, потому что не смею остановиться».

Сплошная темная ночь. Завеса черного шума столь плотна, что земля ничего не говорит Лолла-Воссики. Кажется, светлое сияние зверя сновидения исходит сразу отовсюду. Один глаз видит ночь, другой — черный шум. Должен остановиться. Нужно остановиться.