Орсон Кард - Капитолий

Но Дун только улыбнулся в ответ:

— Вообще-то, дедушка, мне глубоко наплевать как на твою личную жизнь, так и на ваши отношения с моей бабкой. Я ее несколько недолюбливаю, и мы не виделись уже много лет. Она утверждает, что я слишком похож на тебя.

Поэтому когда она выходит из сомека, то даже не пытается меня навестить. А я хожу к ней в гости, чтобы ее позлить.

— Да, в этом деле ты большой специалист.

— Ты нашел давно потерянного внука и сразу пытаешься внести разброд в дружные ряды семьи. Фи, как это отвратительно, провоцировать семейные раздоры!

Дун отвернулся и зашагал прочь. Поскольку об игре они даже словом не перемолвились, у Германа не оставалось выбора, кроме как броситься вдогонку.

— Послушай, мальчик мой, — произнес Герман, подобно собачке семеня за быстро идущим юношей. — Я никак не могу понять, что ты собираешься сотворить с моей игрой. В деньгах ты явно не нуждаешься. Ставки тебя не интересуют, да при такой игре ты ничего и не выиграешь…

Оглянувшись через плечо, Дун улыбнулся, но шаг не сбавил.

— Скорее, это зависит от того, на что я ставлю.

— Ты хочешь сказать, что поставил на свой проигрыш?

Все равно большой прибыли ты не получишь.

— Посмотрим, дедушка. Дело в том, что у меня в руках находятся ставки, сделанные много месяцев назад. А деньги были поставлены на то, что Италия будет уничтожена и бесследно сгинет с лица Европы 1914д в течение двух месяцев со дня твоего пробуждения.

— Бесследно сгинет! — расхохотался Герман. — И не надейся, юноша, я слишком хорошо строил. Даже такой идиот, как ты, не сумеет разрушить построенное мной.

Дун дотронулся до двери, и она скользнула в сторону.

— Заходи, дед.

— Ага, сейчас. Ты что, за дурака меня принимаешь?

— Вообще-то нет, — сказал Дун и оглянулся. Герман также бросил взгляд назад и увидел двух мужчин, возникших позади.

— А эти-то откуда взялись? — тупо спросил Герман.

— Это мои друзья. Они пришли побыть с нами. Я люблю, когда меня окружают друзья.

Вслед за Дуном Герман прошел в квартиру.

Обстановка была весьма невзрачной, сугубо деловой, по простоте эта квартирка смахивала на жилище человека среднего класса. Однако стены были отделаны настоящим деревом — Герман сразу это заметил, — а модель компьютера, полностью занимающего маленькую переднюю, была самой дорогой и самой современной, которую только можно было достать.

— Послушай, дед, — сказал Дун, — ты можешь думать, что хочешь, но я привел тебя сюда потому, что еще питаю к тебе какие-то чувства — несмотря на то что ты показал себя бездарным отцом и ужасным дедом — и не хочу, чтобы ты ненавидел меня.

— Ничего у тебя не выйдет, — ответил Герман. Двое амбалов по-идиотски скалились на него.

— Очевидно, ты несколько поотстал от того, что сейчас творится в мире, — предположил Дун.

— Того, что я знаю, мне хватает.

— Ты положил жизнь и силы на возведение империи в каком-то нереальном мирке, который существует только в компьютере.

— Господи, сынок, ты мне что, проповедуешь?

— Мать всегда хотела, чтобы я стал священником, — вспомнил Дун. — Ей ужасно не хватало отца — то есть тебя, — поэтому она пыталась сотворить себе отца духовного, который бы никогда не оставил ее. Как это ни печально, дед, но в конце концов она обрела приемного отца в лице Господа.

— Черт, а я-то думал, что дочке перейдет хоть толика моего здравого смысла, — раздраженно проговорил Герман.

— Ты и так передал ей куда больше, чем думаешь.

На голоэкране возникла Европа 1914д. Преобладающим цветом на карте был розовый, итальянский.

— Она прекрасна, — прошептал Дун, и Герман очень удивился тому искреннему восхищению, что прозвучало в голосе юноши.

— Как мило, что ты наконец это осознал, — ответил Герман.

— Только ты мог построить ее.

— Я знаю.

— Как ты думаешь, сколько времени уйдет на то, чтобы уничтожить ее?

Герман рассмеялся:

— Ты что, не знаешь истории, сынок? Рим как республика кончился за пятнадцать столетий до того, как исчезли последние останки этой великой империи. Власть Англии начала ослабевать начиная с семнадцатого века, но никто этого даже не замечал, поскольку она обладала огромными землями. Таким образом, она оставалась независимой страной еще четыре сотни лет. Разрушение империй — процесс длительный.

— А что ты скажешь об империи, которая падет за неделю?

— Значит, это не империя вовсе.

— А как насчет твоей империи, дедушка?

— Прекрати называть меня так.

— Ты хорошо ее построил?

Герман яростно воззрился на Дуна:

— Лучше не строил никто и никогда.

— Но как же Наполеон?

— Его империя кончилась вместе с ним.

— И ты думаешь, твоя переживет тебя?

— Даже полный дурак способен поддерживать ее существование.

— Но мы-то говорим не о полном дураке, дед, — усмехнулся Дун. — Мы говорим о твоем собственном внуке, который обладает теми же дарованиями, что и ты, только в превосходной мере.

Герман поднялся:

— Наша встреча бессмысленна. У меня нет семьи. Я отрекся от дочери, потому что она была не нужна мне. Я не знаю и знать не хочу ни ее, ни ее детей. Через несколько месяцев я снова приму сомек, а когда проснусь, то выкуплю Италию, во что бы ты ее ни превратил, и отстрою ее заново.

— Но, Герман, если страна исчезает с карты, в игру ее не вернешь. Когда я закончу с Италией, от нее останется лишь запись в компьютере, и ты уже не сможешь купить ее.

— Послушай, мальчик мой, — холодно процедил Герман, — ты что, намерен силой удерживать меня здесь?

— Кажется, это ты просил меня о встрече, а не я тебя.

— И очень сожалею об этом.

— Семь дней, дедушка, и Италия будет стерта с карты мира.

— В такой срок это неосуществимо.

— Вообще-то я планирую завершить работу через четыре дня, просто учитываю возможность всяких непредвиденных обстоятельств.

— Из всех преступников самые отвратительные те, кто воспринимает красоту исключительно как объект разрушения.

— Пока, дед.

Дойдя до двери, Герман все-таки не выдержал. Обернувшись, он взмолился:

— Ну, зачем тебе это? Почему ты не хочешь оставить все как есть?

— Красота относительна.

— Ты что, не можешь подождать следующего раза? Почему ты не хочешь отдать мне Италию?

Но Дун лишь ухмыльнулся в ответ:

— Дедушка, я знаю, как ты играешь. Если ты получишь сейчас Италию, ты захватишь весь мир — или я тебя совсем не знаю. И игра закончится.

— Разумеется.

— Вот поэтому-то я и должен уничтожить Италию — пока это в моих силах.

— Но почему именно Италию? Почему ты не стремишься разрушить какую-нибудь другую империю?

— Все потому, дед, что расправа со слабым противником, как правило, не приносит удовлетворения.

Герман вышел, и дверь за ним тихонько скользнула на место. Он добрел до трубокоммуникаций, и вскоре труба доставила его на родную станцию. Дома, посреди комнаты, по-прежнему висела голограмма земного шара, и по-прежнему преобладающим цветом был розовый. Герман остановился и обвел взглядом картину. Он уже собирался было снова лечь в постель, как вдруг прямо у него на глазах огромная часть Сибири изменила цвет. Он больше не злился на глупости Дуна. Мальчишка пытается рассчитаться с ним за нелегкое детство, за ту религию, которой его пичкали в юности — во всем этом он винит своего деда. Но каким бы талантом мальчишка ни обладал, он в принципе не успеет расправиться с Италией. Компьютер строго придерживается реального хода времени. Как только до воссозданных компьютером итальянцев дойдет, что творит персонаж Дуна, диктатор, вступят в действие вековечные законы взаимодействия правительства и населения, а это ничто не пересилит. Ему придется продавать, и тогда Герман выкупит страну обратно. И быстро исправит нанесенный ущерб.