Саша Молох - Клинок Ворона

Из сугроба я вылезала долго и занудно, отплевываясь от набившегося в рот снега и ошалело мотая головой. Гамма ощущений просто неописуемая. Тихо, мирно бродить по августовскому лесу, где среди мха уже виднеются первые желтые листья, высматривать хитро спрятавшуюся шляпку гриба, насвистывать себе под нос что-то ободряющее и вдруг — очутиться по уши в снегу. Потрясающе!

Хотя вру. «Вдруг» — не было. Не зря говорят, что каждый поступок имеет свои последствия. Нет, я не имею в виду, что если мне сегодня придет в голову надеть черный свитер, то завтра в Камеруне будет землетрясение. Все-таки мое воздействие на окружающий мир минимально и не столь разрушительно. Я ограничиваюсь мелким влиянием на доступные предметы: забить замочную скважину кабинета математики смесью из спичек, жвачки и клея, так, чтоб учитель труда с пыхтеньем возился над ней добрую половину урока, как раз давая мне время на подготовку к незапланированной контрольной. Устроить соседу «ночь тяжелой музыки» в благодарность за прошлую «ночь пьяных воплей». Споро организовать спасательную экспедицию на дерево с целью вызволения оттуда ободранного дворового кота. При этом: сломать себе руку, получить по носу когтями от разъяренного представителя кошачьего семейства, с удивлением осознать, что в моей помощи вредная животина не нуждалась и орала на всю улицу исключительно по причине злокозненного характера и хорошего настроения.

За эти и другие подвиги я получила вагон и маленькую тележку последствий: нагоняй от директора, нецензурное слово черной краской на дверях и две недели в больнице.

Так что в случайности я не верю. Если уж тебя угораздило посреди августа месяца угодить в сугроб — значит перед этим ты или сел в машину времени, или разозлил телекинетика, или... схватился рукой за матовую, бархатную на вид, рукоять ножа.

В моем случае был как раз третий вариант.

На ножи мне везло с детства. Первый экземпляр своей будущей коллекции я нашла, когда мне было шесть лет, играя во дворе своего дома. Как стало известно значительно позже, им оказалась маленькая финка. Изящная, с коротким лезвием и свинцовой наборной ручкой, в которую из чувства прекрасного неизвестный умелец вставил колечки оранжевой полупрозрачной пластмассы. Финка долго лежала в моем секретере, сначала между куклами и раскрасками, а потом среди прописей и тетрадей, пока спустя четыре года ее не купил один из старшеклассников. Цену помню точно — пять рублей.

Дальше покатилось само. Я находила ножи в самых неожиданных местах: между планками садовой скамейки, на автобусной остановке, в туалете театра, в метро, в собственном подъезде. Пожалуй, единственными неохваченными моим специфическим талантом местами оставались Антарктида и Луна. Хотя, могу поспорить, что если бы меня занесло туда каким-нибудь сумасшедшим ветром, я бы точно нашла нож в толще вечного льда или на дне кратера.

Самым «хлебным» местом оставался лес.

Все нормальные люди возвращались оттуда с полными корзинками всякой приятной всячины — грибов и тому подобных ягод — только я одна, как сирота, шла налегке, размахивая пустым лукошком, на дне которого перекатывались три черничины и жалкая сыроежка, зато за моим ремнем красовался очередной трофей. Друзья смертельно завидовали и разводили руками, мол, везет же некоторым. Я тоже им завидовала — уж очень хотелось гордо принести домой полную, обязательно с горкой, корзину грибов и небрежно поставить ее на стол перед изумленными родителями. Но пока мечтам не суждено было сбыться: я с упорством локомотива тащила в дом железяки, складывать которые было уже абсолютно некуда.

Коллекция холодного оружия в нашей квартире неуклонно росла. Зайди к нам в гости милиция, у них бумаги не хватило бы записывать наименования. Перочинные, столовые, обыкновенные, охотничьи, самодельные, раскладные бабочки, «выкидухи», новые и почти сгнившие от ржавчины, большие и маленькие, острые, гнутые, тупые — ножи заполонили наш дом. Их можно было увидеть в любом уголке квартиры, даже там, где их не могло быть по определению, например, в ящике с постельным бельем.

На кухне, в специально выпиленной из березового капа подставке, красовалась целая коллекция: для рыбы, масла, мяса, внушающие уважение секачи, которыми так ловко орудуют продавцы на рынке, и миниатюрные экземпляры, без практической пользы, зато симпатичные. Они заполняли ящики письменного стола, теснились на прикроватной тумбочке, ютились между книгами на полках и злорадно поблескивали лезвиями из-под дивана. В общем, ножи были моим крестом, который я упрямо волочила по жизни.

Нет, положительные стороны в таком странном «умении» тоже присутствовали. Никогда не возникало вопроса, что подарить на день рождения кому-нибудь из приятелей. Семейный бюджет от этого только выигрывал.

Если я в последний момент вспоминала, что у Васи, Пети, Даши не круглый, но приятный юбилей, о котором меня предупреждали еще месяц назад, но я по рассеянности пропустила это сообщение мимо замороченных другими проблемами ушек, то дело решалось просто. Зорким глазом окидывалась коллекция, выбирался самый подходящий экземпляр, и дело в шляпе! Друзья всегда оставались довольны подарком, а на плохие приметы, вроде того, что ножи дарить — к ссоре — они чихать хотели. Стальной блеск и узоры на рукоятке перевешивали любые суеверия.

В десять лет я радовалась каждой новой находке, хвасталась родителям, те в ответ снисходительно кивали. В тринадцать — только равнодушно пожимала плечами, в пятнадцать — старательно отворачивалась от хищно подмигивающего из травы лезвия, делая вид, что ничего не вижу. Это не помогло. Ножи мстили за такое невнимание к своим острым персонам: при следующей попытке порезать хлеб для бутербродов или просто залезть в ящик стола за карандашом, мои руки тут же украшались порезами. Неглубокими, но неприятными. Эти чудища словно предупреждали: «Лучше не шути, мы-то без тебя обойдемся, а вот ты без нас — навряд ли». Когда я в тридцать пятый раз залепила свои многострадальные пальцы полосками лейкопластыря, то вздохнула и смирилась. А что было еще делать?