Абрахам Меррит - Обитатели миража (пер. Д.Арсеньева)

— Сдержи свою руку, Тибур. Я буду говорить с… Двайану. А ты — если ты действительно Двайану — вряд ли должен винить нас. Очень давно человеческие глаза не видели тебя, а в этой земле вообще никогда. Как мы могли узнать тебя? А когда мы впервые увидели тебя, маленькие желтые псы отогнали тебя от нас. И если мы не приняли тебя, как вправе ожидать Двайану от города айжиров, то столь же справедливо, что никогда раньше ни один город айжиров не посещался Двайану таким образом.

Что ж, справедливо, прекрасно выражено, ясно и все подобное. Та часть меня, которая была Лейфом Ленгдоном и отчаянно боролась, чтобы обрести контроль, признала это. Но мой беспричинный гнев рос. Я поднял кольцо Калкру.

— Вы можете не узнать Двайану, но должны узнать… это!

— Я знаю, что оно у тебя, — спокойно ответила она. — Но не знаю, как оно оказалось у тебя. Само по себе оно ничего не доказывает.

Тибур с улыбкой наклонился вперед.

— Расскажи нам, откуда ты пришел. Может, ты выкидыш Сирка?

В толпе послышался ропот. Ведьма, нахмурившись, тоже склонилась вперед. Я слышал, как она полупрезрительно сказала:

— Твоя сила никогда не заключалась в голове, Тибур!

Тем не менее я ответил ему.

— Я пришел, — холодно сказал я, — с родины айжиров. Из земли, которая отрыгнула твоих дрожащих предков, рыжая жаба!

Я бросил взгляд на ведьму. Мой ответ задел и ее. Я видел, как напряглось ее тело, васильковые глаза расширились и потемнели, красные губы раскрылись; ее женщины склонились друг к другу, перешептываясь; в толпе послышался ропот.

— Ты лжешь! — взревел Тибур. — На родине нет жизни. И нигде нет, только здесь. Калкру высосал жизнь из всей земли. Только здесь она сохранилась. Ты лжешь!

Рука его опустилась на рукоять молота.

Неожиданно все вокруг покраснело; я видел мир сквозь гневный красный туман. Лошадь ближайшего всадника была благородным животным. Я приметил ее

— чалый жеребец, такой же сильный, как тот, что нес меня по оазису в Гоби. Я вытянул руку, схватил лошадь за морду и заставил опуститься на колени. Захваченный врасплох, ее всадник перелетел через голову лошади и упал у моих ног. Но тут же вскочил на ноги, как кошка, и выхватил меч. Я перехватил его руку, прежде чем он смог ударить, и взмахнул кулаком левой руки. Кулак ударил его в челюсть; голова его дернулась назад, и он упал. Я подхватил его меч и вскочил на спину лошади. Прежде чем Тибур смог пошевелиться, острие моего меча было у его горла.

— Стой! Я верю, что ты Двайану! Сдержи свою руку!

Это голос ведьмы, негромкий, почти шепот.

Я рассмеялся. Плотнее прижал меч к горлу Тибура.

— Я Двайану? Или выкидыш Сирка?

— Ты Двайану! — простонал он.

Я снова рассмеялся.

— Я Двайану! Веди меня в Карак, чтобы загладить свою наглость, Тибур!

И я отвел меч в сторону.

Да, я отвел его в сторону — клянусь всеми богами, жившими в моем смешавшемся сознании, лучше бы я проткнул ему горло!

Но я не сделал этого, и возможность была упущена. Я заговорил в женщиной-ведьмой:

— Поезжай справа от меня, а Тибур пусть едет впереди.

Человек, которого я ударил, неуверенно встал. Люр что-то сказала одной из своих женщин. Та слезла со своей лошади, а другие спутники Тибура помогли спешенному сесть на нее.

Мы проехали по площади и сквозь ворота в черную крепость.

Запоры ворот загремели за нами. Проход в стене, широкий и длинный, заполнен выстроившимися в ряд солдатами, в основном женщинами. Они смотрели на меня; дисциплина у них была отличная, они молчали и приветствовали нас только поднятием своих копий.

Из стены мы выехали на огромную площадь. граничащую с высоким черным ограждением крепости. Площадь вымощена камнем и пуста; на ней не менее полутысячи солдат, тоже в основном женщин; все с сильными телами, голубоглазые и рыжеволосые. Длина площади не менее четверти мили. Против нас группа людей на лошадях, того же класса, что и те, что ехали со мной. Они располагались вблизи портала, к которому направились и мы.

Примерно на трети пути мы миновали круглую яму в сто футов шириной, в которой пузырилась и кипела вода; от нее поднимался пар. Я решил, что тут горячий источник; чувствовалось его дыхание. Вокруг стройные каменные столбы, с каждого выдавалась перекладина, как на виселице, с концов перекладины свисали цепи. Очень неприятное и зловещее место. Мне оно совсем не понравилось. Должно быть, это проявилось у меня на лице, потому что Тибур вежливо объяснил:

— Это наш кухонный котел.

— Нелегко оттуда доставать похлебку, — заметил я. Думал, что он шутит.

— Да, но то, что здесь варится, мы не едим, — ответил он еще более вежливо. И расхохотался.

Когда я понял, мне стало тошно. Цепи должны были держать людей, подвергаемых пытке; их медленно опускали в этот дьявольский котел. Но я только равнодушно кивнул, и мы проехали мимо.

Ведьма не обращала на нас внимания склонив красно-рыжую голову, она глубоко погрузилась в размышления; время от времени я ловил на себе ее взгляд. Она сделала знак ожидавшим — двум десяткам рыжеволосых девушек и женщин и полудюжине мужчин; они спешились. Ведьма склонилась ко мне и прошептала:

— Поверни кольцо, чтобы камень не был виден.

Я повиновался, не задавая вопросов.

Мы подъехали к порталу. Я рассматривал ожидавших нас. На женщинах верхняя одежда, оставлявшая обнаженной правую грудь; мешковатые брюки, перевязанные у лодыжек; пояса, на которых висели по два меча, один длинный, другой короткий. Мужчины в свободных рубашках и таких же мешковатых брюках; на месте мечей с их поясов свисали молоты, как у Тибура, но поменьше. Женщины, встретившие меня на берегу реки, были красивы, но эти гораздо привлекательнее, в них чувствовалась порода. Они так же откровенно и оценивающе смотрели на меня, как та женщина-солдат и ее подчиненные; глаза их задержались на моих светлых волосах, как очарованные. На всех лицах виднелась та же скрытая жестокость, что и на лице Люр.

— Здесь мы спешимся, — сказала ведьма, — и пройдем туда, где сможем лучше познакомиться.

Я кивнул, равнодушно, как и раньше. Мне показалось, что я поступаю глупо, так доверяясь окружающим; но я думал также и о том, что у меня не было другого выхода, разве что отправиться в Сирк, а я не знал, где он расположен; и если бы я попытался это сделать, то был бы преследуемым преступником по эту сторону белой Нанбу, каким стал по ту сторону. Та часть меня, которая была Лейфом Ленгдоном, думала так, но другая часть, та, что была Двайану, вообще об этом не думала. Она раздувала пламя безжалостности и высокомерия, которые пока сохранили мне жизнь; шептала, что среди айжиров ни у кого нет права расспрашивать меня или преграждать мне путь, с увеличивающейся настойчивостью нашептывала, что меня должны были встретить развернутыми знаменами, боем барабанов и звуками труб. Часть, остававшаяся Лейфом Ленгдоном, отвечала, что ничего не остается, как продолжать в прежнем духе, что это единственная возможность продолжать игру. А та, другая часть, древние воспоминания, проснувшийся Двайану, постгипнотическое внушение старого жреца, — нетерпеливо спрашивала, почему я сомневаюсь, утверждала, что это не игра — это правда! И что она больше не будет выносить наглость этих выродившихся собак великой расы — и не будет выносить мою трусость!