Абрахам Меррит - Ползи, тень!

– Значит, я могу идти, куда хочу?

– Ненужный вопрос, – бледные глаза сузились, – если вы принимаете мое основанное на здравом смысле объяснение.

Я рассмеялся.

– Это дань вашему искусству. Не так легко избавиться от иллюзий, созданных вами, де Керадель. Кстати, я хотел бы послать телеграмму доктору Беннету.

– Жаль, – ответил он, – но буря порвала провод между нами и деревней.

Я сказал:

– Я был в этом уверен. Но я собирался написать доктору Беннету, что мне здесь нравится и что я намерен оставаться так долго, как мне разрешат. Что вопрос, который нас с ним интересовал, разъяснился к полному моему удовлетворению. Что ему не о чем беспокоиться и что позже я объясню все подробнее в письме.

Помолчав, я посмотрел ему прямо в глаза.

– Мы напишем это письмо вместе – вы и я.

Он откинулся, глядя на меня с ничего не выражающим лицом, но я успел заметить его удивление при моем неожиданном предложении. Он взял приманку, хотя еще не проглотил ее.

– Почему? – спросил он.

– Из-за вас, – ответил я и подошел к нему. – Де Керадель, я хочу тут остаться. С вами. Но не как человек, которого держат – наследственные воспоминания. И не воображение, которое подстегиваете вы или ваша дочь. Не внушение… не колдовство. Я хочу оставаться здесь в здравом уме и самим собой. И чары вашей дочери не имеют к этому отношения. Меня мало интересуют женщины, де Керадель, кроме нагой дамы, которую зовут Истина. Из-за вас, только из-за вас я хочу остаться.

Опять он спросил:

– Почему?

Но он заглотил приманку. Его бдительность ослабла. У каждой симфонии есть главная тема, а в ней основная нота. Так же и с каждым человеком. Узнай эту ноту, узнай, как ее заставить звучать, – и этот человек твой. Доминанта де Кераделя – тщеславие, эготизм. Я заставил звучать именно эту ноту.

– Никогда, я думаю, де Карнак не называл де Кераделя… хозяином. Никогда не просил разрешения сидеть у ног де Кераделя и учиться. Я достаточно знаю историю наших семей, чтобы уверенно утверждать это. Ну, этому конец. Всю жизнь я стремился сорвать с Истины ее вуаль. Я считаю, вы можете сделать это, де Керадель. Поэтому – я останусь.

Он с любопытством спросил:

– Которой же из двух моих историй вы поверили?

Я рассмеялся.

– Обеим и ни одной. Разве иначе заслуживал бы я быть вашим учеником?

Он сказал, почти задумчиво:

– Хотел бы я верить вам… Алан де Карнак! Мы бы много могли достичь вместе.

Я ответил:

– Верите вы мне или нет, но как я, будучи здесь, могу повредить вам? Если я исчезну… или покончу самоубийством… или сойду с ума… это, конечно, может вам повредить.

Он с отсутствующим видом покачал головой, с холодным равнодушием сказал:

– Я легко могу избавиться от вас, де Карнак, и никаких объяснений не понадобится… но я хотел бы вам верить.

– Но если вы ничего не теряете, почему бы не согласиться?

Он по-прежнему медленно сказал:

– Я согласен.

Взял в руки блюдо жертвоприношений и взвесил его. Поставил на стол. Протянул ко мне обе руки, не касаясь меня, и сделал жест, на который я, при всем том, что было в моем сердце, не мог ответить. Этому священному жесту научил меня тибетский лама, которому я спас жизнь… и де Керадель осквернил его… но все же жест означал обязательства… обязательства, которые простираются за пределы жизни…

Спасла меня Дахут. В комнату полился поток солнечных лучей. Вместе с ним появилась и Дахут. Если бы что-то нужно было для подтверждения второй версии де Кераделя, версии здравого смысла, так это Дахут, идущая в лучах солнца. Но ней был костюм для верховой езды, сапоги, сине-зеленый шарф, соответствовавший цвету ее глаз, и берет точно такого же цвета. Подойдя ко мне в солнечных лучах, она выбила из моей головы и де Кераделя, и все остальное.

Она сказала:

– Здравствуйте, Алан. Прояснилось. Не хотите ли прогуляться?

И тут она увидела блюдо жертвоприношений. Глаза ее расширились, так что стали видны белки… и в глазах заплясали фиолетовые огни.

Лицо де Кераделя побледнело. В нем появилось понимание… предупреждение, известие – от него к ней. Ресницы мадемуазель дрогнули.

Я сказал беззаботно, как будто ничего не заметил:

– Прекрасно. пойду переоденусь. – Я уже знал, что не де Керадель поставил рядом со мной блюдо. Теперь я знал, что и Дахут не делала этого. Тогда кто же?

Я вошел к себе в комнату и снова как будто услышал жужжание… Алан, берегись Дахут…

Может, все-таки тени будут ко мне добры.

Как бы ни разгадывалась загадка блюда, приглашение Дахут было тем счастливым случаем, на который я надеялся. Я торопливо переоделся. Мне представлялось, что ее разговор с отцом будет не вполне дружеским, и я не хотел, чтобы она переменила намерение насчет прогулки. Возможно, в деревню мне попасть не удастся, но до скалы, где дежурят рыбаки, я доберусь.

Я написал записку Мак Канну:

– Будьте у скалы ночью от одиннадцати до четырех. Если я не покажусь, будьте здесь же завтра ночью в те же часы. То же и относительно ночи послезавтра. Если я тогда не покажусь, передайте Рикори, чтобы действовал по усмотрению.

К тому времени Рикори уже должен приехать. И если я тогда не смогу связаться с Мак Канном, значит я в трудном положении, если вообще способен находиться в любом положении. Я надеялся на изобретательность и безжалостность Рикори, не меньшие, чем у де Кераделя. И он будет действовать быстро. Я изготовил дубликат записки: в конце концов, может, удастся попасть и в деревню. Одну записку положил в двухунциевую бутылочку и плотно закрыл, вторую сунул в карман.

Насвистывая, спустился вниз, предупреждая о своем появлении. Вошел в комнату так, будто никого в мире ни в чем не подозреваю. Впрочем, я не играл: я испытывал душевный подъем; так боксер, проигрывавший раунд за раундом в бою с противником с совершенно незнакомым стилем, вдруг получает ключ к противнику и знает, как с ним справиться.

Мадемуазель стояла у очага, постукивая по сапогам рукоятью арапника. Де Керадель по-прежнему сидел за столом, слегка съежившись. Блюда жертвоприношений не было видно. Мадемуазель напоминала прекрасную осу, да Керадель – маленький Гибралтар, отражающий нападки осы.

Я рассмеялся, когда это сравнение пришло мне в голову.

Дахут сказала:

– Вы веселы.

Я ответил:

– Да, весел. Веселее, чем был, – тут я взглянул на де Кераделя, – многие годы.

Она не пропустила ни этот взгляд, ни ответную напряженную улыбку. Сказала:

– Идемте. Ты уверен, отец, что не хочешь присоединиться к нам?

Де Керадель покачал головой.

– У меня много дел.

Мы пошли к конюшне. Она взяла ту же гнедую, я – чалую. Некоторое время она ехала передо мной молча, потом позволила мне догнать ее. Сказала: