Джон Майерс - Серебряный Вихор

Пришлось сознаться:

— Пробовал, да только ничего не вышло.

— Ты не обладал умением, но это дело поправимое. Тут помогает Иппокрена. Первый глоток наделяет даром памяти: ты уже никогда не забудешь всего того, что видел и слышал в Романии, какие поступки здесь совершил. Со вторым глотком тебе как бы вручается обратный пропуск: ты всегда сможешь сюда вернуться. Третий глоток превратит тебя в творца: Иппокрена станет твоим напитком — качество гарантируется по усмотрению, высший предел не оговаривается.

Я мысленно просмотрел перечень.

— Для пропуска, говоришь, достаточно двух глотков? А сколько требуется для получения гражданства?

— Можешь не волноваться, — успокоил меня Голиас. — Гражданство близ Иппокрены получают либо в момент рождения, либо уже никогда… Что касается второго твоего вопроса, далеко ли туда добираться, — помочь ничем не могу. Я, разумеется, бывал в тех краях — и не раз, но путь к Иппокрене исчисляется не в милях. На этом указателе, кстати, тоже никаких цифр не выставлено.

Я взглянул на придорожный столб. На прибитых к нему стрелках, обращенных острием на запад, было написано:

Озеро Эшеров

Темная Башня

Пещера Гнипахеллир

— Про Иппокрену тут ни слова не говорится, — запротестовал я.

— Какая тебе разница? Помни только об одном: лишь бы не заблудиться, — хладнокровно заметил Голиас. Его черствость еще пуще разожгла во мне чувство обиды.

— Понятно. Нам с тобой, значит, не по пути?

— Шендон, об этом и речи не может быть, — отрубил он, раздосадованный моей настойчивостью. — Сколько раз тебе твердить! Это странствие каждый должен совершать в одиночку.

Мне почудился в его словах намек на нежелательность того, чтобы посторонние совались в его дела, и я, двинувшись в путь, с оскорбленным видом бросил ему через плечо:

— Ладно, приятель, пока!

Голиас удержал меня за полу.

— Мне очень жаль, Шендон, что ты никак не возьмешь этого в толк. Погоди минутку. Я пообещал Тилю вытащить его из одной нешуточной заварушки, которую он сам затеял, и если меня прямиком не отправят за решетку — я постараюсь к тебе подскочить. Авось еще свидимся.

Голиас протянул мне руку — и я коснулся ее брезгливо, словно боялся запачкаться.

— Вот и чудненько поладили, — съязвил я напоследок.

На том мы и расстались. Сердито шагая вперед, я все больше мрачнел. В Романии я не раз сталкивался с трудностями и преодолевал их сам, хотя это и удавалось мне только по воле случая. Союз с Голиасом стал представляться мне главной опорой существования. И вот ни с того ни с сего — он меня предал. Удивление боролось во мне с негодованием. Я все еще не верил случившемуся: в голове никак не укладывалось, что дружба наша распалась сразу после достигнутой совместными усилиями победы — ведь нам обоим изрядно пришлось повозиться с бедолагой Джонсом. Именно на свадебном торжестве Луция я впервые так остро ощутил радость прочного товарищества, скрепленного крепким пожатием дружеской руки.

И вдруг — без всякой видимой причины — мы сделались чужими друг другу. Горечь вытеснила все другие чувства. Особенно тяжело было вспоминать, как я без промедления откликнулся на просьбу Голиаса о помощи, а ведь он, заметим, был мне едва знаком тогда… Теперь подмога требовалась мне: путешествие, по его же уверениям, мне предстояло непростое — и как же он меня подвел!

Я проклинал его на чем свет стоит за двуличие, а себя — за излишнюю доверчивость. Голиас сделался для меня воплощением безупречной честности, но теперь выяснилось, что это совсем не так. Это печальное открытие обесценило все мои приобретения в Романии, очевидно, мнимые. Отныне я был готов подозревать всех и каждого. Оживший во мне былой скептический дух вволю потешался над моей же легковерностью. Казня себя и терзаясь мучительным стыдом за недавнюю наивность, я в то же время не мог отделаться от тяжелого, гнетущего сознания невозвратимой утраты. Новообращенному разочарование дается куда труднее, чем тому, кто никогда не знал никакой веры.

Быстрая ходьба была единственным средством дать выход накопившемуся неудовольствию — и я шел, не сбавляя темпа, изредка останавливаясь только для того, чтобы перекусить. Поглощенный своими переживаниями, я мало обращал внимания на окрестности и почти не замечал того, кто или что еще, кроме меня, передвигается по дороге. Когда ближе к полудню меня догнала какая-то запряженная лошадьми повозка, я, не глядя, посторонился, желая пропустить ее вперед.

— Эй, на козлах! Остановите карету, пожалуйста, — послышался женский голос.

Я упрямо шел дальше, не желая поворачивать головы, но женщина окликнула меня:

— Простите, сэр, эта дорога ведет к Готаму?

— Спросите кого-нибудь другого, — с неохотой отозвался я. — Я знаю только, что это где-то там, по ту сторону Титанов.

Черты ее лица не отличались правильностью, однако бойкий, зазывный взгляд невольно приковывал к себе внимание.

— Простите мое любопытство: мне хотелось у вас спросить — очевидно, вы совершаете вечернюю прогулку?

Почему она так спросила, догадаться было нетрудно. Стараниями Джонса я вырядился в один из лучших нарядов Равана — в костюм из черного бархата, отделанного серебряными украшениями. В нем меня легко было принять за неизвестного богача. Такие щеголи по пыльным дорогам пешком не путешествуют.

— Нет, — буркнул я. — Я просто иду из одного места в другое.

— Ах, вот оно что! — участливо воскликнула незнакомка. — Вы просто ходите из одного места в другое. Должно быть, это безумно интересно.

С губ у меня уже готово было слететь ироническое замечание, однако, вдруг сообразив, что к чему, я едва не споткнулся. Она потупила взор, когда я приблизился к карете, но ямочки на щеках были красноречивее всяких слов. Наши взгляды встретились — и я прочитал в ее глазах то, что было мне знакомо как нельзя лучше. Сколько разных девиц, случайно попадавшихся мне на пути, когда я жил еще у себя дома, смотрели на меня точно так же! Мне ясно было, что эта женщина, слишком искушенная и разборчивая, превыше всего ставит собственные прихоти. На моем лице в ответ без труда отобразилось то же самое выражение, о котором я и думать забыл после катастрофической переделки с Цирцеей.

— Еще бы! Конечно, интересно, — поддакнул я. — Но это смотря с кем.

Незнакомка помедлила, взвешивая мои слова.

— Вы не сочтете меня навязчивой, если я предложу вам проехаться в карете? Ходьба наверняка вас утомила.

— Не сочту. Не сочтите навязчивым и меня, — с готовностью откликнулся я. — Между прочим, я вовсе не так уж утомлен, как может показаться.

Вот так у нас сладилось дело с Бекки Кроули. Ей и в голову не пришло снимать с руки обручальное кольцо, когда вечером в гостинице она впустила меня к себе в комнату. А когда на рассвете я ее покидал, она только сонно улыбнулась и пошевелила в воздухе пальчиками в знак прощания.