Танит Ли - Владыка Смерти

Зайрем убрал руку. Что-то ужасное и опустошительное промелькнуло в его глазах — блудница не смогла рассмотреть, что это тоска.

— Ты слишком красива, чтобы так жить, — тихо сказал Зайрем. — Какой бес завлек тебя в эту пучину?

— Бес, зовущийся мужчиной, — ответила она. — Пойдем. Измени меня.

— Ты должна измениться сама. В этом никто тебе не поможет…

— Как будет угодно моему господину. — Блудница наклонилась к Зайрему и прошептала:

— Двести шагов к югу, за деревней, где у старого колодца растут тополя. Там мой дом. Я поставлю лампу на подоконник, и буду ждать тебя. Не приноси мне даров — только свою красоту и тело.

Зайрем не ответил. Блудница поднялась и одернула платье. Встряхнув гривой бронзовых волос, она пересекла двор и, улыбаясь, вышла за ворота. Снаружи опять раздались крики, но постепенно все затихло.

— Это отвратительное пренебрежение к заповедям храма! — закричал Беяш. — Эти люди еще заплатят за то, что позволяют таким женщинам жить в своей деревне.

— Нет, ее дом стоит в двухстах шагах за деревней, — оправдывались пастухи. — К ней ходят только богатые, а как мы можем препятствовать богатым?

— Храм будет бороться с распутством. Дом блудницы надо сжечь, а хозяйку забросать камнями. Она отвратительна.

В черной тени коричневых деревьев все так же негромко пела дудочка Шелла. Она не умолкала на протяжении всего этого спектакля. Ее звуки стали для монахов такими же привычными, как ночной ветер в листве. И вдруг мелодия оборвалась.

— Когда ты пойдешь к ней? — спросил Шелл своего друга. Но, возможно, то был не голос, а шорох ночных листьев.

— Я не пойду, — ответил Зайрем.

Он отдыхал под деревом. В глазах его застыла мука. Рука же, которая касалась распутной груди, безвольно лежала на земле.

— Беяш пойдет, — сказал Шелл.

— Кто-то должен пойти и вытащить несчастную из той ямы, куда она упала.

— Тогда иди и подними ее.

Зайрем повернулся к другу, но Шелл застыл, сжав губы, как высеченное из камня божество, которое ничего не говорит и ни во что не вмешивается.

Пастух принес блюдо с едой. Зайрем, как обычно, ел вяло и без аппетита. Шелл выбирал красные фрукты и хищно вгрызался в их нежную мякоть.

Беяш все еще сыпал проклятиями, но его крики теперь раздавались где-то в стороне. Остальные монахи собрались в часовне, устав от еды, вина и путешествия, мечтая только об одном — удобно улечься где-нибудь и всласть поболтать о распутной женщине.

Зайрем и Шелл остались одни. Огонь умирал, задыхаясь в сером дыму. Пастухи сочли за благо незаметно исчезнуть. Ночная птица заливалась трелями на крыше часовни. Серп месяца висел над землей, словно обломок кольца.

— Я помню, — заговорил Зайрем, — в детстве мы часто перелезали через стены Храма и убегали в неизведанную ночь. В пустыне ночь такая же, как день, — в ней нет ничего таинственного. А здесь ночью все — и листва, и травы — пропитано тайной.

Юноша поднялся и пошел к воротам. Шелл тоже встал, по-кошачьи потянулся и последовал за другом.

В деревне все спали. Окна были темны, на улицах никого. Жители опасались увидеть лишнее — и юноши, облаченные в желтые одежды храма, незамеченными добрались до старого колодца, где росли тополя.

Когда последние дома остались позади, тропинка свернула к югу. Зайрем остановился и спросил:

— Почему ты ведешь меня туда?

Шелл взглянул на него и, казалось, сказал взглядом: «Никто никого не ведет; ты сам выбрал эту тропу».

— Нет, — возразил Зайрем и, повернув на север, зашагал к холму, возвышавшемуся над деревней, пробираясь сквозь заросли оливковых деревьев.

Шелл не пошел за ним. Неслышно, мягкими рысьими прыжками он понесся по тропинке, ведущей к колодцу. Он шел туда не потому, что желал распутную женщину, а потому, что видел, как Зайрем желал ее. Спящее прежде желание пробудилось в нем.

Шелл сгорал. То мягкое пламя, которое до сих пор питало его, и природы которого он не знал, сейчас вырвалось и жгло его душу. Подобно эшвам, Шелл охотнее прыгал в огонь, чем бежал от него. Он был готов лопнуть от ревности, но корчился, наслаждаясь ее уколами. Любовь, словно лиловая вуаль, затуманила его взор; словно грусть, изменила весь мир. Сначала больные и увечные со своими недугами и слабостями, теперь эта женщина — они могли украсть его возлюбленного. Но женщина казалась более реальной, с ней было легче соперничать. «Тогда иди и посмотри на нее, поверни клинок ревности в своей ране, узнай все до конца», — сказал себе Шелл.

Ее дом рядом с колодцем выглядел добротнее других домов в деревне — каменное строение с дверью из крепкого дерева. Сквозь витую решетку низкого окна пробивался тусклый свет лампы.

Шелл бесшумно выскользнул из тени и припал к окну, глядя сквозь решетку.

Прекрасная блудница сидела за туалетным столиком перед бронзовым зеркалом и гребнем расчесывала бронзовые волосы. Она улыбалась своему отражению, убаюканная лаской гребня и своими мыслями.

Пламя сжигало Шелла. Лампа хорошо освещала женщину, и он ясно различал, как двигаются мускулы ее рук, как блики огня, отражаясь от золотого гребня, играют в ее пышных волосах.

Шелл отступил от окна и обошел вокруг дома — раз, другой, третий — так зверь бродит вокруг жилища человека — осторожный, любопытный, зачарованный, замышляя что-то коварное, но еще не зная, как это осуществить.

Блудница не видела и не слышала его. Но она почувствовала, что поблизости кто-то есть.

Она подошла к двери и, открыв ее, смело шагнула за порог с лампой в руке.

— Кто там? — спросила она. — Подойди. Я не причиню тебе вреда.

Шелл стал тенью, деревом, невидимкой. Но тут из тени тополей раздался другой голос:

— Это я, — и, трусливо озираясь, к блуднице вышел Беяш.

— А, это ты? — удивилась женщина. — Я ждала другого. Ну, что тебе надо? Хочешь пристыдить меня?

— Я был слишком суров, — начал Беяш, бочком пододвигаясь поближе. — Откуда я знаю, что толкнуло тебя на грешный путь? Может, боги нарочно послали меня сюда, чтобы я смог избавить тебя от греха.

— Так-так, — усмехнулась распутница. — Моя цена высока. Ты знаешь это?

Беяш придвинулся еще ближе. Он был уже совсем рядом с женщиной.

— Покажи, — хрипло прошептал он. — Дай мне увидеть твою грудь еще раз.

— Как, только одну? У меня их две.

— И обе они болят? — прошептал Беяш, облизав трепещущие губы.

— Может быть — смотря что ты мне дашь. Беяш полез за пазуху и достал что-то блестящее — это была серебряная чаша, один из даров храму, а в чаше сверкала пригоршня небольших алмазов — подношение одного из жителей деревни.

— Дань храму, — узнала сокровища блудница. — А если их хватятся?

— Там еще много осталось, — прохрипел Беяш. — К тому же писарь, который хранит список даров, в моих руках. Он согрешил со своей сестрой и теперь в полной моей власти, потому что я знаю об этом.