Танит Ли - Героиня мира

Объясняя мне все это под покровом необъятной лесной тишины (делая признание), Мельм сказал, что к тому же его мучила совесть: а вдруг я пропаду среди снегов. Допусти он, чтобы со мной случилась какая-нибудь беда, Гурц никогда бы ему этого не простил. Но, если бы Мельму удалось изобличить меня в распутстве, он бы меня бросил, чтобы я получила по заслугам.

Узнав из солдатской карты о местоположении дома с фермой, Мельм направился к нему и на подходе заслышал шум несущихся в атаку чавро. Он осторожно подошел поближе и увидел, что враги уже поскакали прочь, а убитые кронианцы лежат на снегу. Два чаврийца остались, чтобы осмотреть дом, из которого доносились женские крики, — так они сказали, а Мельм понял, поскольку немного знал их язык.

Он отправился следом и в кухне убил обоих — каждому достался удар кинжалом в спину — а потом поднялся по лестнице. Из-за двери он услышал мои сдавленные крики, это запоздалое слово «нет». Он открыл дверь — незапертую, еще одна галлюцинация, обман — и тут увидел, как я перерезала Драхрису горло.

Мой внешний вид, царапины на щеках, кровь и слезы послужили еще одним доказательством. (Неужели никто не рассказывал ему о сладострастных методах тритарка?)

Мельм понял, что несправедливо обошелся со мной Он не поверил в подлинность благоговения и уважения, которые я испытываю перед его господином, полковником. Однако теперь он убедился в том, что я полна целомудрия и достоинства. Что касается убийства Драхриса, Мельм подчеркнул: я просто прикончила злобную собаку. Не надо ничего бояться. Мельм надежно сохранит мою тайну. «Положись на меня», — умолял он. С этого дня (с этих темнеющих сумерек) я могу доверить ему даже свою жизнь.

Убийца. Ее образ всплыл из воспоминаний о прочитанной когда-то книге. Женщина в темном платье, длинные белые кисти рук, которыми она подсыпала яд, это правда. Раньше она являлась мне в страшных снах как прообраз убийцы. Теперь она стала мною.

В ту ночь в придорожной лачуге, послужившей нам местом для ночлега, Гурц заговорил о своем раскаянии. Он грубо разговаривал со мной, сердился, смогу ли я простить его?

Он заметил, что Мельм стал ласковее обращаться со мной. Мельм — средоточие всяческих достоинств, Гурц всю жизнь провел бок о бок с ним, с детских лет, прожитых в поместье. Он знает, что я ехала в походной кухне вместе с Мельмом. Но это неподходящее для меня место, несмотря на все усердие Мельма, да и повозка не может служить достаточной защитой от холода. К завтрашнему дню мне следует превозмочь свои детские антипатии и воспользоваться экипажем принцессы.

Он не сказал, что до Золи остался день пути, хотя все офицеры в лагере говорили об этом.

Мельм выполнял свои обязанности с привычной тщательностью, только теперь он при этом видел меня. В сумерках, перед тем, как мы остановились на привал, он еще раз шепнул, что мне нужно просто положиться на него. (Оставшуюся часть пути через лес мы проделали в чуть ли не благоговейном молчании, словно в знак почтения перед богом этих мест.) Он быстренько расспросил меня и на основе моих меланхолических ответов сочинил нам легенду. Если гревшиеся у костра люди из фургонов вспомнят, как меня увез сержант кавалерии, Мельм заявит, будто попросил его подобрать меня. Погибший сержант, конечно же, не сможет опровергнуть его слова. А потом я все время провела в повозке вместе с Мельмом. Ему не пришло в голову спросить о Джильзе, но у меня в мозгу слабо блеснула мысль, напомнив, что гадалка сможет угрожать мне, если пожелает. Она предвидела мои вероятные действия, но не предупредила меня. Хотя, с другой стороны, именно она вложила мне в руки орудие убийства — может быть, это ее остановит.

У Гурца раскраснелось лицо; жалкий супчик, к которому внезапно свелся весь наш паек, не вызвал у него аппетита. Ему очень хотелось вина, и через некоторое время Мельм ушел в надежде где-нибудь его отыскать.

Однажды мне довелось спасти человеку жизнь. Я знала, что за это необходимо принести жертву. Но какой должна быть плата за жертвоприношение?

К тому же в этом было нечто постыдное. Это не просто кровавый ритуал.

Гурц сказал, что меня лихорадит. Сам он явно выглядел больным. Мы забрались в постель. Он обнял меня. Я не почувствовала отвращения — напротив, грустная привязанность побудила меня удобно устроиться в его объятиях. Я уснула и во сне увидела, как медведь Уртка сидит в лесу, смеясь и улыбаясь, а на шее у него ожерелье из отрубленных голов. Я тащила труп Драхриса, держа его за руки и за края плаща, прямо к его богу. Тащить было тяжело, я стонала, обливаясь потом, боль раздирала мне мышцы. Уртка накажет меня, и тогда с меня снимется бремя.

Я очнулась и поняла, что это бремя не исчезнет никогда, оно останется со мной на всю жизнь. Я вся взмокла от пота, а мой покровитель, храпя, обнимал меня, забывшись тяжелым сном. Мне очень хотелось высвободиться, но я не смогла. Мельм не вернулся, не принес вина. Огонь едва теплился. Казалось, у меня все время стоит перед глазами эта струя брызжущей крови, и я еще чувствовала его плоть во мне и укус на плече, который я промыла и скрыла. Неужели я сойду с ума среди темноты? Неужели вдруг сорвусь с места и закричу?

Именно тогда это и случилось. Послышались несмолкающие пронзительные крики.

Гурц закряхтел, заворочался и проснулся. Мельм проскользнул в лачугу. Он повел было рукой в мою сторону, но, заметив, что Гурц не спит, сказал:

— Мы понесли потери, господин. Леса кишат чаврийцами. Там погиб тритарк со своими солдатами.

— Но кто же так кричит? — будто большой испуганный ребенок, спросил Гурц.

— Его женщина.

Гурц потер лоб.

— У меня все время болят глаза. Где вино?

— Вина нет. Немного бренди.

Мельм принес чашку, и Гурц с радостью принял напиток из его рук. Прежде он ни за что не позволил бы Мельму подойти так близко к постели, в которой лежу я, но теперь времена переменились.

Мельм не смотрел на меня, но он меня видел. Доносившиеся с улицы крики зазвучали слабее. Теперь они больше походили на хныканье, у нее не осталось сил.

— Это принцесса? — резко, удивленно спросил Гурц. Он выпил бренди. — Для нее это катастрофа. Но если плачут по тритарку Драхрису, то этот человек никогда не вызывал во мне приязни. У него… нехорошая репутация. — Затем он обернулся ко мне: — Ара, милая, выпей глоточек.

Мой союзник Мельм опять отправился на улицу. Я глотнула бренди, как тогда, возле костра, среди людей из фургонов. Я подумала: теперь он не будет настаивать, чтоб я ехала в ее экипаже.

Мы лежали бок о бок, и Гурц держал меня за руку, которой я убила человека, никогда не вызывавшего в нем приязни. Он говорил об Отечестве, а я представляла себе, как светловолосая дама лежит среди снегов, укрывая телом труп своего любовника.