Холли Лайл - Месть Драконов

Она осторожно прикоснулась чешуйчатым когтистым пальцем к маленькой ладошке, и крохотные пальчики обхватили его. Младенец крепко держался за ее руку, заглядывал прямо в душу, и его любовь, любовь, которой она сопротивлялась все эти месяцы беременности, от которой стойко отгораживалась, заполнила ее целиком. Он был даром, ниспосланным ей свыше. Он стал ее наградой за все перенесенные страдания. Чудесный младенец.

Она поднесла ребенка к соску, выступавшему на чешуйчатой груди, и он принялся сосать. И при этом смотрел на нее. Свободная ладошка младенца сжималась и разжималась, но другая не выпускала ее палец.

— У него нет никаких чешуек, — сказала Шеджхан. — И хвоста. И когтей тоже. И на взгляд он кажется… мягким. Все это вырастет у него потом?

— Нет. — Даня ласково провела пальцем по гладкой, нежной щечке. — Не будет ни чешуек, ни когтей. Ни хвоста.

Она подняла взгляд.

— Вы не принесете для него одеяльце? Прошу вас!

Крошечные мягкие ладони ребенка повторяли форму ее кистей, какими они были когда-то. И в круглых, обращенных сейчас к ней глазах она подметила сходство со своими собственными… теми, что в последний раз смотрели на нее из зеркала в Доме Галвеев.

Она держала малыша с трепетом, опасаясь, что ее чешуйчатый покров может оцарапать его, страшась нанести случайную рану грубыми когтями! Она не могла, не смела даже подумать о таком. Дитя казалось ей существом волшебным, куда более чудесным, чем все, что она видела или знала прежде. Как могла она думать, что ненавидит его? Как могла она мечтать избавиться от него?

Какая-то часть ее смотрела на ребенка с ревностью. В конце концов он был человеком, и именно человеком она хотела снова стать и не могла этого сделать. Человеком. Но все остальное в ней повторяло: «Он мой! Мой сын. Мой прекрасный сын».

Где-то на задворках ее ума, голос, не принадлежащий ей самой, зашептал: Даня? Ты слышишь меня? Ты слушаешь ?

Луэркас. Она не слышала его голоса с тех пор, как тело ее сделалось слишком неуклюжим для путешествий в Ин-Каммерею, тайный Дом Бесовских призраков, куда когда-то привел ее незримый собеседник, ибо лишь там она могла разговаривать с ним, не опасаясь, что их разговор подслушают духи, которые потом не оставят в покое ни ее, ни младенца.

Я слышу тебя , произнесла она в уме, не желая говорить вслух в присутствии повитух.

Луэркас казался довольным. Ты молодец, Даня. Великолепный младенец! Куда лучше, чем я ожидал. Отличный парень. Просто загляденье.

Даня приняла комплимент без комментариев. Она удивилась тому, что не слишком рада слышать голос духа, спасшего ей жизнь. Скрывая свое противоречивое отношение к нему и не желая обидеть Луэркаса, она ответила: Я рада твоему возвращению. Мне тебя не хватало. Я боялась, что ты бросил меня.

Ты мой друг. Ты — мое окно в мир живых. И мне тоже не хватало тебя все это время, пока я не мог разговаривать с тобой. Но я не покину тебя, Даня. Никогда не покину тебя.

Нет, не покинет. Он всегда будет с ней, будет заботиться о ней, оберегать и в конце концов поможет отомстить Сабирам, Галвеям и тому миру, что погубил ее. Она знала это… ощущала собственным нутром. Она будет с восторгом слушать его спокойный голос, вновь обращающийся к ее душе. Так и должно быть. И скорее всего так будет.

Я знаю, что ты мой друг. Она поглядела на младенца, лежащего у нее на руках, очаровательного младенца, которого она не хотела прежде, и выбросила из головы все сомнения относительно Луэркаса. Разве не чудесный ребенок?

Луэркас торопливо ответил: Самый прекрасный ребенок из всех, которых мне доводилось видеть.

Склонившись над изготовленным Дугхаллом зрительным стеклом, Ри наблюдал за кузеном Криспином, расхаживавшим по Дому с важностью параглеза, что вовсе не подобало бы младшему Волку. Нетрудно было заметить почтение, выказывавшееся Криспину остальными Волками — по крайней мере в глаза — и сразу же после его ухода сменявшееся на их лицах страхом и отвращением.

Что же произошло в Доме во время его отсутствия? Что могло дать Криспину такую власть? Почему каждый из Волков, увидев его, преклоняет колено и прижимает руку к сердцу?

Произошли горькие, злые перемены; Ри понимал это. Его кузен Криспин сделался Драконом, или стал одержимым духом Дракона, или же помогал Дракону… Дугхалл не сумел определить, что сделалось с душой Криспина, когда Зеркало Душ поместило дух Дракона в его тело. Однако после того, как Ри тщательно подстроил сцену убийства в собственной комнате, оставив улики, указывающие на Криспина, его брата Анвина и их прихвостня и кузена Эндрю, Семья должна была отречься от Криспина; его должны были казнить на Площади Наказаний задолго до того, как Дракон получил возможность воспользоваться его телом.

Позади него появился Дугхалл.

— Ну как, еще не увидел его?

Повернувшись, Ри ощутил, как позвоночник его кольнуло в десятке мест. Он поглядел на Дугхалла, так и не избавившегося от влечения к Зеркалу. Проклятый предмет предал Ри, его друзей и Кейт, в конце концов, втянул в неприятнейшую ситуацию его омерзительных кузенов… едва не погубил их всех. Он уже жалел о том, что позволил Кейт поднять на борт «Сокровища ветра» поганую штуковину. Как и о том, что не сумел выбросить Зеркало в море вдали от Калимекки. Тогда им не пришлось бы сейчас сидеть и всматриваться в крохотные заговоренные стекляшки, надеясь отыскать с их помощью способ устранить ту, во многом еще непонятную порчу, которую уже успело внести в этот мир Зеркало. — Нет, — буркнул Ри. — Зеркала я еще не видел.

Ради любви к Кейт он заставил себя покориться ее дяде. Ри, сделай это. Прикажи своим людям то-то и то-то. Ступай туда. Посмотри сюда. Он велел себе без возражений сносить непоколебимую уверенность Дугхалла в том, что он и его друзья относятся к людям второго сорта лишь потому, что все они Сабиры. Он вынуждал себя терпеть неудовольствие, недоверие и неприязнь старика.

Впрочем, те же самые чувства — недовольство, недоверие и неприязнь — испытывал и он сам. Ри не мог похвалить себя за терпимость, поскольку относился к Дугхаллу не лучше, чем тот к нему.

Однако, невзирая на все его жертвы, Кейт отказывалась переступить границы вежливости, установленные ею в отношениях между ними. Они были обречены на неразрывность друг с другом, их связывала могучая и необъяснимая сила; Ри чувствовал и знал, что в этот самый миг Кейт спешит по городу, выслеживая на улочках Калимекки человека, находящегося в услужении у его Семейства. Он был неразлучен с ней, словно пребывал в ее голове. Находясь с Кейт в одной комнате, он мог ощущать кожей прикосновение ее нагого тела — он чувствовал бы это, даже если бы между ними находилась сотня людей. Ночью, лежа в постели, он пробовал своими губами ее губы, хотя Кейт ни разу не поцеловала его; а закрывая глаза, видел, как она танцует обнаженная, озаренная луной, и руки ее, плечи касались его так же обнаженной груди. Всякий раз, когда ему удавалось заглянуть в ее глаза, он видел, что и она испытывает то же самое — столь же полно, ярко и неотвратимо, как и он сам. Тем не менее она не приближалась к нему. Не желала даже коснуться его. Она не поддавалась страсти, владевшей ими обоими. Кейт не соглашалась ни на какие предложения Яна и уклонялась от его объятий, однако же не позволяла и Ри искушать ее.