Эрик Ластбадер - Отмели Ночи

На севере уже стемнело, когда они достигли края плато и начали спускаться в широкую долину, целиком погруженную в тень. На середине спуска Кири вдруг ахнула и показала рукой вперед.

Они приближались к безбрежному полю покачивающихся на ветру цветов, белых, словно отбеленные временем кости. Потом их окутал сладковатый и липкий запах. Они въехали на луг.

— Маки! — выдохнула Кири.

Лумы затрясли головами и обменялись какими-то странными звуками, понятными только им. Теперь они высоко поднимали ноги, ступая осторожно, потому что под колышущимися цветами не было видно земли.

Ветер шевелил бесчисленные цветы, и поле, по которому пробирались Ронин с Кири, казалось шелестящим морем, по которому катились волны с белыми гребнями и синими впадинами.

В это мгновение в просвет в облаках выглянуло солнце, и белое море окрасилось вдруг в огненный пурпур. Тот же луч высветил и массивную фигуру, внезапно восставшую впереди, словно со дна океана, — ужасающее видение с горящими оранжевыми глазами.

Его очертания колыхались, постоянно меняясь. Тяжелой поступью он шагал им навстречу, размахивая длинными руками и прорубая когтями темные прогалины в пурпурном море. Лумы всхрапнули от ужаса, отпрянули, встали на дыбы. Глаза их вылезали из орбит, а Кири закричала Ронину:

— Слезай! Слезай, пока он тебя не сбросил!

Они соскочили с лум, оказавшись по пояс в волнах мака. Кири выхватила кривой меч. Ронин сделал ей знак, чтобы она отошла.

— Против него твой клинок бесполезен. Как, впрочем, и мой.

Она даже не посмотрела в его сторону.

— Я должна убить эту тварь.

От ее голоса веяло холодом. Она шагнула навстречу Маккону.

Ронин схватил ее, пытаясь удержать. Она вырывалась изо всех сил.

— Послушай, Кири. Я понимаю твои чувства. Маккон убил моего друга. Я уже с ним сражался. Против него бесполезно идти с мечом. Он не из этого мира и не подчиняется его законам.

Кири смотрела не отрываясь на приближающееся к ним чудовище.

— Слишком много погибло людей. Г'фанд, Са, Мацу. Я не хочу, чтобы следующей его жертвой стала ты.

Она наконец взглянула на него. Ее фиолетовые глаза горели в сумерках, как раскаленные угли.

— Время для доводов рассудка прошло. Навсегда.

Она все-таки вырвалась, но Ронин продолжал стоять между ней и приближающимся Макконом.

— Я и так уже почти умерла! — закричала Кири. — Забвение будет блаженством, если мне удастся взять с собой эту тварь!

Она пошла на Ронина, и он резко и неожиданно ударил ее кулаком под подбородок. Удар был молниеносным. Ему было противно бить женщину, но так она хотя бы останется в живых. Он подхватил ее на руки и уложил среди пурпурных цветов. Они закачались и зашелестели над неподвижным обмякшим телом.

— Ты не сможешь убить его, — печально произнес Ронин. — А для меня ты кое-что значишь.

Длинный меч мертвым грузом висел у него на боку, тянул его вниз, на дно бушующего океана. Оглянувшись на угрожающую фигуру надвигавшегося на него Маккона, он расстегнул пояс с мечом и уронил его рядом с Кири.

Тварь узнала его и завыла. За спиной у Ронина тревожно заржали лумы. Он пошел навстречу чудовищу, словно опускаясь с отмели в глубины неспокойного моря. Маки льнули к его ногам, их насыщенный сладкий аромат смешивался с мерзким зловонием, исходившим от Маккона.

Приблизившись к чудовищу, Ронин нырнул под замах его лап, держа перед собой, словно щит, руку в перчатке. В самое последнее мгновение он подпрыгнул и со всей силой ударил по хищному клюву. Ронину показалось, что от воя Маккона у него лопнули барабанные перепонки. Из ушей потекла кровь, но сейчас Ронин думал только о том, как найти точку опоры и ударить чудовище в горло через раскрытый клюв.

Вой стал еще громче. Ужасные щели нависли над Ронином, словно два полумесяца во враждебном небе.

Надо действовать быстро.

Он пытался зацепиться за чешуйчатую шкуру, но теперь все тело его охватила острая боль, словно в него впились осколки битого стекла. Из глаз брызнули слезы. Его обожгло пронизывающим холодом. Ноги у него онемели, когда он пытался забраться повыше по туловищу Маккона. Его буквально трясло от боли. Решимости явно убавилось. Чудовище терзало клювом его кулак в перчатке. Если ему не удастся удержать руку, если она вдруг выскользнет... можно считать себя покойником. Ронин представил себе, как Маккон медленно, демонстративно разодрал горло Мацу, как в лицо ему полетели горячие сгустки крови. Он представил себе, во что превратилось прекрасное некогда тело, которое он целовал и ласкал. Он почувствовал вкус ее крови, солоноватой и липкой, точно морская пена. А что есть человек? Соль, фосфор, вода — как океан. И жгучая ярость заклокотала в его душе. Он подогревал ее воспоминаниями о самых мельчайших подробностях. Вспомнил и об обдавших его лицо брызгах крови. Ее крови. Ронин издал безмолвный вопль, собрал все силы и принялся пропихивать кулак в перчатке еще глубже в ненавистную глотку. Он давил и давил, превозмогая боль и не обращая внимания на слезы, застилавшие глаза.

Лапы Маккона сдавили его с боков, когти врезались в тело — тварь пыталась оторвать его от себя. В легких у Ронина уже почти не осталось воздуха. Впечатление было такое, что он существует лишь в промежутках между ударами сердца; он ощущал себя мягкой замазкой, сминаемой чудовищными клешнями, придающими ему форму, не похожую на человеческий облик. Сердце бешено колотилось в груди, живот скрутило спазмами тошноты, спина горела от боли, ноги бесполезно свисали, словно парализованные, но Ронин продолжал давить. Мозг уже отказывал ему, глаза застилало багровой пеленой, уже давно был сделан последний вдох, из легких вышел весь воздух, сердце стучало как молот, но он давил все сильнее... Последним усилием он вдавил кулак до упора, а в голове билась одна только мысль.

От бедра, по массивным плечам, по несгибаемой, как закаленный клинок, руке, ведомой одним лишь инстинктом, отодвинувшим разум на задний план, сквозь неистовство схватки, сквозь святое безумство битвы, что умалило его человеческое естество до сгустка материи, что подняло его до сгустка материи, — сквозь туман, застилавший сознание, пробилась мысль. «Выжить!» — огненной бурей ревело в мозгу, лупило по ослепшим глазам; и теплый дождь омывал его тело, живительная влага, исходившая из сокровенных глубин его существа, о чем сам он, к счастью, не имел ни малейшего представления. Голубая молния сверкнула над головой, вспорола разверстое небо, и что-то влило в него новые силы, и он, уже перестав что-либо осознавать, провел наконец трясущийся кулак, заключенный в неприкосновенную оболочку перчатки, мимо судорожно дергающегося языка, проломил мягкое нёбо и с нечеловеческой силой воткнул его снизу в глазницу.