НИЭННАХ ИЛЛЕТ - ЧЕРНАЯ КНИГА АРДЫ

Намо вздрогнул. Кровь? Неужели Манве думает, что Мелькора не будут защищать? Что его приказа – не вступать в бой – послушают? Или это – расчет? Но глаза Короля Мира были ясны и чисты, а прекрасное лицо – спокойно. «Как они похожи… Только один – живой, а другой… Что будет с ними? Что станет с Ардой? И что делать мне – кто скажет?»

И когда были сказаны все слова, заговорила Эсте:

– Государь и брат мой! Сдается мне, что ныне не совет – суд, и суд недобрый. Ведь все говорят против него, а ему невозможно ни ответить, ни объяснить, ни оправдаться.

– О, нет, сестра! Не говори так. Я вижу из этих слов лишь одно – Вала не должен жить в Арде. Место Валар – в Валиноре. Тем более крепнет моя уверенность в том, что Мелькор должен быть здесь. Только это я хотел знать.

– Тогда прошу тебя, брат, – согласись на просьбу супруга моего.

– Охотно, сестра, если увидим мы, что вы в силах свершить это многотрудное деяние.

И все больше казалось Владыке Судеб, что уже вызрел невысказанный явно приговор, и весь этот совет затеян лишь для него, Намо, чтобы не мог он потом говорить, что его не выслушали, что была допущена несправедливость.

«Будет великая война, это ясно. Ороме раздувает ноздри, как гончий пес, чуя охоту на красного зверя. Значит, я не увижу Мелькора никогда, если он решится оградиться от Валинора, уничтожив часть Арды. Иначе его притащат сюда силой. И хватит ли у меня сил отстоять его? Ведь он не станет каяться…» Намо содрогнулся от воспоминания. Почему с ними поступили так? Он видел другие выходы и не понимал жестокости приговора. «Неужели Манве получал от этого удовольствие? Или нет? Но почему тогда – так? Только чтобы сломить Мелькора? Чтобы никогда более не было у него учеников? Чтобы заставить его отказаться навсегда от желания изменить мир? Получается, Манве способен разбираться в чужих душах… Значит ли это, что он способен и чувствовать? Измениться? А если так, то, может, он действительно сумеет понять Мелькора и примириться с ним… Ведь Манве стал иным с тех пор, ведь он сомневался в себе и в своей правоте, когда пришел ко мне. Или он не посмеет измениться в угоду Эру и отринет сам себя… Кто же знает истину, кто скажет мне… Как же тяжко мне искать самого себя и самого себя судить, и никто не поможет. Что я говорю, откуда я это вдруг знаю – истина – многогранный кристалл, и можно видеть ее по-разному… С нее надо снять шелуху, как с луковички цветка… А луковичка не замерзнет ли без одежды… О чем я думаю, чушь какая… Будем ждать. Там увидим».

И воинство Валар отправилось в Средиземье, и сжималось сердце Намо от страшного предчувствия. Но он не хотел верить себе, он все же надеялся, что Мелькора вновь отправят в заточение, в его чертоги, где они опять смогут говорить, и, может быть, он сумеет исцелить это измученное сердце… Но неужели все, что пытался сделать Намо – к беде?

«Брат мой, ведь не все погибнет. Жертва велика, но цель оправдывает средства. Твоя жизнь – спасение Арды, так спасай себя, умоляю, ты же можешь! Я вижу, так может быть!» Он знал – так не будет. А как будет, он видеть не желал, боялся – но видел…

– Учитель…

Вот так же она пришла в первый раз, четыре года назад – темноволосая, по-мальчишечьи стриженая, большеглазая, трогательно-угловатая. Он тогда спросил ее имя. «Ахтэнэ», – ответила она. «Ну, здравствуй, Ахтэнэ…» Она чуть склонила голову – глаза у нее были зеленовато-карие, печальные и добрые, как у олененка, он еще подумал, что за четырнадцать прожитых ею лет ей нечасто приходилось видеть радость, – и сказала с тенью смущения, но без страха: «Здравствуй, Учитель…» Было в ней что-то, вызывавшее чувство щемящей нежности, что-то смутно знакомое, но никак не понять – что…

– Учитель, позволь, я попробую вылечить – твои руки.

– Не получится, девочка…

– Но разве кто-нибудь пробовал?

Он с удивлением осознал – нет, никто. Как-то сразу поверил, что эти раны и ожоги не заживут. Она без труда разгадала смысл его молчания:

– Вот видишь! Я хотя бы попытаюсь. Я многому научилась…

Это было правдой: потому-то она и оказалась здесь. Девочка обладала редким даже для целителей Твердыни даром – чувствовать травы и говорить с ними. Алри, один из лучших целителей Аст Ахэ, только руками разводил: «Такой ученицы у меня еще не было. Бывает, я уже к ночи с ног валюсь, а ей хоть бы что – про то расскажи, это объясни… Ну, бывает, и поворчишь на нее… Но упорная девчонка попалась! Веришь ли, Учитель – я иногда думаю, что и мне не справиться, не исцелить рану, смотришь – она отвар или настой какой сделает, пошепчет что-то, листочки приложит… и ведь удается все! Бывает правда, и сама потом еле на ногах стоит, одни глазища и видны – в пол-лица…»

– Ты только не говори себе, что ничего не выйдет. Надо поверить.

Серьезный взгляд, и голос – ласковый, но твердый. Верно; эта уж, если решила что, от своего не отступится. «Что ж с тобой делать… Только ведь испугаю тебя…»

– Не думай, я не побоюсь, – словно мысли прочла. – Покажи руки, Учитель…

Только губы дрогнули. Опустилась на колени, провела рукой над его ладонями.

– Тебе рассказал кто-то?..

Дернула плечом, не поднимая глаз:

– Я знала. Всегда знала. Теперь… только поверь мне.

«Если бы ты знал, почему я выбрала этот путь…»

Она склонилась к самым его рукам, зашептала что-то – быстро, горячо, беззвучно. Он чувствовал ее теплое дыхание на своих ладонях; то ли мерещилось, то ли и вправду – боль утихала… Удивился про себя: неужто и меня убедить сумела?.. Невероятно…

Она закрыла глаза, борясь с безумным неодолимым желанием – коснуться губами этих израненных рук; стискивала зубы, чувствуя, как набегают на глаза слезы. Хотелось верить, так хотелось верить – все удастся, ведь не было еще так ни разу, чтобы – не удалось… ничего, ничего, бывали раны и страшнее… но никогда не было – таких. Незаживающих. Как долго, долго, бесконечно тянутся минуты… Если бы ты знал… если бы ты знал – все эти годы, все, все – только ради этого… Голова кружится, перед глазами – огненные круги. «Не может быть. Не может! Я не верю…»

– Не могу… больше…

Он поддержал ее, когда она начала медленно валиться навзничь. Не открывая крепко зажмуренных глаз:

– Что?..

Он молчал, глядя в ее лицо.

– Не получилось… Не говори ничего! – почти зло. – Я знаю. Значит, я так ничему и не научилась.

Одна слезинка, жгучая и злая, все-таки пробилась из-под длинных ресниц:

– Ненавижу себя.

Он не знал, что говорить. Попытался как-то успокоить:

– Мне стало легче, девочка. Поверь, это правда.

– Вот именно. Девочка. Девчонка. Глупая самоуверенная девчонка. Так и скажи. И не нужно меня утешать! – посмотрела с вызовом. – Только прости. Если сможешь. За то, что понадеялся на меня. А я… Прости.