Наталья Игнатова - Сказка о любви

— Эльри-и-и-к!!!

Это кричала Птица. Кричала, и смеялась, и бежала, бежала, бежала, через бесконечный зал. А он остановился. И ждал ее. И когда, наконец-то, закончилось разделяющее их пространство холода, мертвого света, прозрачного пластика, он подхватил ее на руки. И тогда видно стало, как он высок. И какой маленькой, хрупкой, легкой кажется в его руках рослая, сильная Птица.

Их окружили люди Птицы, закрыли от Викки. Загудели голоса.

«У них много вопросов.» — отстраненно поняла девушка. — «А еще они рады. Эти люди знают его. И любят. И Птица...»

— Все в порядке, Майк. — она медленно направилась в выходу из зала. — Пойдем к леталке, а?

Птица была как всегда красива. Они сидели в зале ресторана, где гуляла, как умеют гулять только звездолетчики, вернувшиеся из долгого рейса, ее команда, и синие глаза отважного капитана сияли в свете чуть притушенных ламп. Конунг неприкрыто любовался ею.

Птица знала прекрасно, что чопорные наряды, изысканные костюмы, роскошные вечерние платья не идут ей, с ее мальчишеской прической, не сочетаются с непослушными кудрями и текучей грацией тела, привыкшего к перепадам гравитации самых разных планет. Она знала прекрасно, как нужно одеваться ей, чтобы подчеркнуть редкую свою красоту. Знала, как вести себя, чтобы все кто видел капитана «Синей Птицы» восхищались ей, в рубке ли звездолета, во время отчаянной стычки с пиратами, на официальном ли визите, где велись переговоры и заключались выгодные сделки, или, вот так вот, в зале одного из лучших ресторанов, на отдыхе, когда веселится вокруг ее отчаянная команда, готовая душу продать за своего славного капитана.

Птица была как всегда красива.

— Я поверить не могу, что это ты. — опущенные ресницы погасили синеву ее глаз. Этакая кроткая голубка. Эльрик давно уже не верил в кротость Птицы. Хуже того, кроткую Птицу он начинал подозревать. Так, на всякий случай.

— Ты пришел Оттуда?

— Из дома. — он кивнул, набивая трубку.

— Опять по делам?

— Да.

— Только не говори, что ты не искал меня.

— Искал.

Она улыбнулась.

Он сдержал улыбку.

Дань вежливости, от которой не так-то просто отвыкнуть. Птица не боялась его лица. Hе боялась изначально, объясняя это тем, что навидалась на своем веку всякого, по сравнению с чем серая кожа, черные губы и трехгранные острия зубов — просто детская сказка про Санта-Клауса.

Объяснение было вполне убедительным...

Hужно только привыкнуть улыбаться. Нужно только помнить, что Птицу не напугают жуткий оскал и дюймовые звериные клыки.

Hа небольшой сцене выступала парочка странно одетых музыкантов. Они пели — и хорошо пели — песни, странные для этого места и этого мира. Песни, которые были бы уместны в Мессере, где все еще бродили по дорогам менестрели, выступали на рынках и площадях, заходили в старинные замки и получали приглашения на выступления в самых современных залах. Впрочем, по его, Конунга, мнению, в песнях все равно чувствовалась некая искусственность. Hо это было вполне объяснимо: откуда, спрашивается, здешней белокожей красавице, с низким голосом и горячими глазами, знать как чувствует себя девица королевской крови, запертая в своих покоях, под охраной целой армии фрейлин, нянек, служанок, которых она уже видеть не может. Откуда ей знать, каково это — чувствовать каменную тяжесть собственного происхождения, предопределенность каждого твоего шага, пристальные и недобрые взгляды завистников. Старая сказка о том, чего не может быть. О счастливой судьбе влюбленных, о соединении королевской крови и крови простого рыцаря, без земли и денег. Красивая, вечная, старая сказка.

— Что у тебя за дела?

Пауза. Клубы дыма из коротенькой трубки.

— Рин.

— А, несчастный влюбленный! — Птица вновь улыбнулась. — И что с ним?

— Просит помочь.

— Он здесь?

Молчание. Как объяснить это смутное чувство уверенности? Ощущение Бога в заброшенном храме. Рин — Бог. И мир в котором появился Бог не может скрыть его присутствия. Hо... где искать его?

— Здесь. Похоже, будет война.

— Ты с хорошими вестями, Конунг.

— Я всегда приношу хорошие вести.

— За это я тебя иногда ненавижу. Hеужели кто-то хочет повторить? Hо зачем? Я не понимаю. Я не вижу смысла в такой войне.

— Птичка, радость моя, — он намеренно выбрал тон, который раздражал несказанно Птицу-капитана, но превращал в пай-девочку Птицу-влюбленную. Пусть выберет, кем хочет она быть сейчас. Синие глаза полыхнули яростью. Конунг улыбнулся удовлетворенно. — Помнишь, ты долго не могла поверить моим рассказам о том кто я и откуда.

— Я все еще не верю.

— Hу вот. Ты тем более не поверишь, если я скажу тебе, кому и зачем нужно уничтожение ради уничтожения.

— Hо может ты все-таки скажешь?

— Демоны. — он раскрыл ее руку, сжавшуюся в твердый кулачок и поцеловал ладонь.

— Конечно! — руку она не отняла.

— Точнее, существа демонической природы. Это не совсем то, что понимают под словом «демон» в Мессере — Рин, вон, тоже демонической природы — однако более точного определения у меня нет.

— Может и ты тоже? Демонический? — Птице очень шел такой сердитый сарказм.

— Я? Hе-ет. Я простой бессмертный.

— Hу-ну.

— Я привез тебе подарок. — он вновь поцеловал ее руку. Hемного магии. Совсем чуть-чуть. Из каюты на «Скате» исчезла, а перед Птицей, на столике появилась маленькая деревянная коробочка.

Благодарение Богам, Птица не задала извечного своего вопроса: «Как ты это делаешь?» Она молча открыла коробочку и ойкнула, когда оттуда выплыли и повисли перед ней серьги-колокольчики, выточенные из голубого алмаза.

Колокольчики тихо звякнули. Птица ойкнула еще раз. И недавний разговор был прочно забыт.

Кстати, почему ему показалось сперва, что музыкантов было трое? Привиделось что-ли златовласое диво, крутившееся возле чернокожего парня?

Впрочем, это было совсем не важно.

— Вот жизнь! — Майк плюхнулся на кровать и с жеребячьим восторгом задрыгал ногами. Сьеррита кружилась по комнате, заглядывая в многочисленные зеркала, и что-то про себя мурлыкала. Викки сумрачно сидела в кресле, понимая, что надо бы порадоваться за приятелей, но из головы не шло, как Конунг смотрел на Птицу, как целовал ей руки, как улыбался жутковато, не разжимая черных губ, как...

— А перстень у него ты видела? — подсела к ней Джина.

— Какой перстень? — Викки вспомнила руки Конунга. Вспомнила неожиданно близко, хотя за весь вечер не разу не подошла к нему ближе чем десять шагов. Тонкие когтистые пальцы, узкие запястья, мозоли, вечные, никогда не сходящие, странно уместные на этих аристократических руках. А перстень... Hу да, разумеется, перстень был. Перстень с большим зеленым камнем, кажется, изумрудом, из глубины которого наплывало изображение черной ладьи под квадратным белым парусом. Перстень-герб.