Дмитрий Емец - Месть валькирий

– Это тебе! Возьми!

– Зачем?

– С-с-скоро у тебя появится коварный враг. Выпей это, когда пойдешь с ним на битву, а после дох-х-хни на свой клинок!

– Какой еще враг? – не понял Мефодий.

– Когда пробьет час-с, ты в-в-все поймеш-ш-ш-шь! Мне не с-с-с-суждено пережить этой ночи! Мне было предсказано, что я умру в ноч-ч-чь, когда упадет красная з-з-звезда! Прощ-щай! – прошипел голос.

Внезапно ведьма взмахнула рукой. От ее перстня оторвалась и беззвучно лопнула искра, ослепившая Мефа. Когда Буслаев вновь получил способность видеть, в подвале, кроме него, никого не было.

Он разжал ладонь. В ладони у него лежал маленький темный пузырек с узким горлом.

«И меня еще будут уверять, что это не яд!» – буркнул Меф, машинально сунув пузырек в карман.

Он сообразил вдруг, что полуночная ведьма впервые выследила его не где-нибудь, а у подъезда Ирки. Интересно, связано это как-то с Иркой?

И вновь он вспомнил слова Бабани, а точнее, последнюю, прежде показавшуюся неважной фразу:

«Чайные чашки куда-то пропадают! А иногда бывает – раз! – и нашлись все».

«А иногда бывает – раз! – и нашлись все», – повторил Меф. Это могло означать лишь одно. Раз чашки все же отыскивались, значит, временами кто-то бывал в доме, кто-то, знавший о заклинании и возвращавший Бабане ее посуду.

Бывал, но кто?

Меф поклялся себе, что узнает ответ.

«Почему полночь называют полночью? Разве двенадцать часов – это половина ночи, если приличные люди только в двенадцать начинают вспоминать, что работу еще никто не отменял? Хотя, конечно, если с курами ложиться и с петухами вставать – тогда да, половина...» – подумала Ирка.

Мысль была механической, скользящей. На самом деле лишь два страшных слова сверлили ее память, и слова эти были «полуночная ведьма».

Она сидела в небольшом сквере – если так можно было назвать аллею с двумя рядами деревьев посреди прямого как перст асфальтового шоссе – и смотрела на небо, темнеющее грозно и медленно, словно кто-то безжалостно поворачивал регулятор ночника.

Несколько раз в кармане у Ирки начинал звенеть небольшой восточный колокольчик – круглый, медный, с крестообразной прорезью внизу.

– Ну уж нет, Багров! Сам же учил меня скрываться! Теперь можешь убедиться, хорошая ли я ученица, – говорила Ирка, зная, что это он вызывает ее, пытаясь и одновременно не в силах отыскать.

Колокольчик звенел не переставая. Матвей, видимо, здорово нервничал, однако простить ему птицы Ирка не могла. В ее глазах это было продуманным и жестоким убийством. Когда звон ей окончательно надоел, она вытащила колокольчик, положила его на ладонь и, дунув, изящно отправила в кузов проезжавшего грузовика с надписью на тенте: «Строительный мусор, мебель, рояли». Если при предыдущем раскладе Багров мог еще догадаться искать ее по колокольчику, то теперь в конце поисков замаячит заваленный хламом кузов.

И лишь когда грузовик умчался, окончательно и бесповоротно сгинув в скученном стаде машин, Ирка поняла, что сделала глупость. Колокольчик был единственным существующим способом связи с Багровым. Другого она попросту не знала, тем более что Матвей был куда как опытнее в маскировке и уничтожении собственных следов.

«Ну и пускай! Держал голубя в руках, а сам знал, что от него только перья окровавленные останутся! » – подумала она. Видеть Багрова сейчас и в дальнейшем ей совершенно не хотелось. Даже если допустить, что она переживет эту ночь.

Ирка попыталась вызвать Антигона, но пьянчужка надежно залег на дно.

«Хорошо же, кикимор полосатый! Обойдусь без тебя! Интересно, что ты скажешь, когда, вернувшись, обнаружишь вместо хозяйки лишь кучку костей?» – подумала Ирка, находя утешение в детском аргументе «чем мне хуже, тем лучше».

Окончательно стемнело. Волею небес Москва была закрыта на ночь. Ирка уже не сидела на скамейке, а быстро шла по аллее по направлению... а вот направления-то она как раз и не знала. Да и так ли это было важно? Если разобраться, это была схватка со временем, а не с пространством.

Цифра «двенадцать» жирным дровяным шрифтом висела у нее перед глазами, и будь у нее малейшая возможность отодвинуть ее или отложить схватку – она это сделала бы.

зОвЫв шРоНеБ лОпЧнОв

Эти грозные буквы она видела теперь повсюду. Они вспыхивали мелом на асфальте, повисали белым светящимся туманом в воздухе или складывались из номерных знаков автомобилей. Они дразнили ее, играли с ней в пятнашки, омерзительной перхотью рассыпались по жирным плечам города.

«Вдруг завтра утром меня уже не станет? А мир продолжит существовать: метро будет все так же перевозить людей, и трава будет расти? И всем будет безразлично, потому что у всех своя жизнь. И только Бабаня до конца жизни станет разговаривать е пустым креслом и выливать в раковину кашу, думая, что она льет ее в мою тарелку... Нет! Это неправильно. Я не могу умереть просто потому, что это Я», – размышляла Ирка.

Совсем недавно, падая с опаленными искрой перьями на балкон, она не испытывала страха. Да и едва ли артиллерист испытывает его во время боя, когда подносит снаряды или приникает к рамке прицела. И пусть вокруг разверзается земля. Ему попросту не до того. Страх требует незанятости. Именно тогда удавка беспомощности захлестывается особенно беспощадно.

«Неужели я боюсь?» – подумала Ирка и, испугавшись самой мысли, что она, валькирия, может трусить, решительно двинулась вперед.

Было около одиннадцати, когда в конце аллеи зажегся крошечный красный огонек. Вначале Ирка подумала, что это декоративный фонарь, однако для фонаря он вел себя слишком непредсказуемо. То набирал высоту, то прижимался к асфальту. В его движениях было что-то дразнящее, тревожное, недоброе.

Внутренне собравшись, Ирка осторожно приблизилась, готовая, если потребуется, метнуть дрот. Она увидела, что в воздухе, на высоте примерно полуметра от асфальта, повис красный плотный шар. Он то сжимался, то разжимался, пульсируя. В момент наибольшего сжатия он становился похож на раздувшееся, с порванной щекой лицо полуночной ведьмы и тем самым выдавал ту, чьей жуткой магией был призван к жизни.

«Она знает, что я здесь. Я не могу выследить ее, а она меня может!» – подумала Ирка с невольным ужасом.