Сергей Алексеев - Сокровища Валькирии. Хранитель Силы

Тот медленно поднялся, надел и застегнул плащ, повесил автомат на шею, положил в карманы по гранате. Тонкий и плоский нож в мягком чехле сунул за голенище — оружие носил, несмотря на Страстную неделю.

— С рацией понятно, а зачем это, товарищ капитан? — он взвесил мешок, набитый резиной. — Когда мосты есть?

— Разговоры отставить, — рявкнул Пронский. — И впредь — тоже.

Старшина втиснул радиостанцию в мешок вместе с лодкой взвалил на спину и надел на плечи лямки.

— Вьючная лошадь, — проворчал. — Остановят сразу… немцы столько не таскают…

Над Берлином было относительно тихо и звездно, виднелись отблески пожара в центральной части, но безмолвные и похожие на зарницы, и где-то в восточном пригороде слышались далекие разрывы тяжелых снарядов. Но на земле, по узким улицам, с потушенными фарами и на малой скорости ползли грузовики, бульдозеры расталкивали завалы, какие-то люди в сером, возможно, военнопленные, доставали из развалин трупы, остатки мебели и вещей, раскладывая это все по отдельным кучам — шла молчаливая и сосредоточенная работа, напоминающая нечто среднее между поведением душевнобольных и действиями похоронной команды. Больше часа они шли по темному, урчащему городу, прячась под арками и во дворах, когда встречался патруль, или наоборот, изображали его, топали по тротуарам, пугая призрачные тени, сигающие по сторонам. Уже на подходе к реке в небе вспыхнули и скрестились сотни прожекторных лучей, и сразу же послышался высокий гул тяжелых бомбардировщиков.

— Ну, сейчас вмажут, — с удовольствием и по-русски обронил старшина

— Не забывайся, — остановил Пронский, и в тот же миг вспыхнула огнями прожекторов вся брусчатая набережная, высветив стволы зенитной артиллерии. Звезды погасли, и на земле стало темнее.

Капитан повернул круто вправо и двинулся вдоль реки, старым прибрежным парком, где между деревьев на пешеходных дорожках стояли грузовики со снарядами. Шли они открыто, но с оружием наготове, и опасались не жандармов, а солдат, у которых к концу войны наконец-то вызрела ненависть к СС. Однако парк скоро кончился, обрезанный лодочной станцией, где на наблюдательной площадке виднелись фигуры в шинелях. Они обогнули деревянные строения и оказались перед кованной решетчатой изгородью, за которой уже белыми пятнами цвела вишня и сквозь переплетения яблоневых крон темным кубом чернел дом. Пронский отыскал калитку и вошел во двор.

Дверь оказалась запертой, в окнах полная тьма, не похоже на светомаскировку, но с тыльной части дома хрипло и злобно заорал пес. Капитан постучал в окно, наконец, обошел дом и, приблизившись к овчарке вплотную, рявкнул чуть ли не в ухо. Собаку отбросило назад и прижало к земле; она потрясла головой и, заскулив, поползла в темный угол.

— Это как же так? — снова по-русски ошарашено спросил старшина.

Капитан выразительно посмотрел на него.

В это время чуть ли не залпом ухнули зенитные орудия, и потом, вразнобой и часто, затрещали и засверкали оба берега. Пронский спустился в сад, имеющий довольно сильный уклон в сторону Хафеля, и осторожно двинулся к пестрой от воздушных разрывов, воде. В деревянном заборе оказалась калитка, за которой сразу же была река весенний разлив в некоторых местах подтапливал сад

— Мне здесь нравится, — сказал он — Под самым носом у зенитчиков и никто не заметит. Ищи место и прячь лодку

Сыромятнов обследовал прилегающий к воде край сада и в углу обнаружил вкопанный деревянный ящик, компостную яму, набитую садовым мусором. Аккуратно снял верхний слой листвы и запихал туда мешок.

— А куда рацию?

— И ее определим. Только бы в доме никого не было, — молитвенно пожелал Пронский.

— Кто-то есть, — вздохнул рядом старшина. — Вышел и с собакой возится…

Они подошли, не скрываясь, наставили оружие: человек нес собаку на руках.

— Предъявите документы!

— Это мой дом, — объяснил тот. — Орудия поставили совсем рядом и вот, контузило собаку…

— Идите в дом. Кто там еще?

— Только мой сын, старший сын…

Его втолкнули в двери, Пронский включил фонарик. В передней стоял рослый унтер-офицер в расстегнутом мундире и с пистолетом в руке.

— Сдать оружие! — приказал капитан и в тот же миг вытащил «вальтер» из его ватной руки.

— Это мой сын! — с гордостью сообщил человек и положил собаку на пол. — Немедленно покажи документы офицерам! Я сейчас предъявлю свои… Если так будут стрелять все время, наш дом развалится.

Пока Пронский рассматривал документы сына, из дверей появился папаша в мундире пехотного майора.

— Ваш сын — дезертир!

— О нет, господин капитан. Он приехал после ранения… А я инвалид войны! — доложил. — Имею Железный Крест…

— Только сейчас с крыши вашего дома подавали сигналы русским самолетам, — отчеканил капитан. — Кто еще здесь живет?

— Только мы с сыном! Готовимся к эвакуации…

— Вы арестованы!

— Это недоразумение, господин капитан! — забормотал старший, однако покорно двинулся на выход. — С нашей крыши не могли подавать сигналы… Впрочем, да, следовало бы во время налета спускаться не в подвал, а охранять дом… Эрнст, ты не видел посторонних на нашей усадьбе?

— Куда вы нас ведете? — спросил тот, когда уже спустились к реке и Сыромятнов растворил калитку. — Нет. Нет! Я верен… Я не дезертир! Готов умереть!.. Хайль Гитлер!

— Умри! — Пронский выстрелил в лоб и толкнул его стволом в светлый проем калитки.

Мгновением позже в ту же рассвеченную кипящую воду полетел и майор с Железным Крестом. Старшина оттолкнул его ноги и закрыл калитку. Наконец-то бомбардировщики дотянули до целей и начали разгружаться: над городом вспыхнуло зарево, и сплошные разрывы слились в протяжный, вселенский гул.

— В Москве был, когда бомбили, — по-русски сказал Сыромятнов. — И думал, вот бы побывать в Берлине…

— Соболь сказал, ты владеешь немецким в совершенстве… В чем дело? — Пронский нашел сухое место и сел под яблоней.

— Ненавижу этот собачий язык, — признался старшина. — А сейчас… такое время… Нельзя держать в сердце ненависть. Чтобы не уподобиться… Только любовь.

— Страстная неделя?

Он слегка воспрял, однако лицо было бледным в отблесках зенитного огня.

— В этом году интересно, совпадают Пасхи, наша и католическая. Мне кажется, это знак.

— Придется тебе, Сыромятнов, взять себя в руки, забыть некоторые убеждения. Ты на операции, а не на воскресной службе. Нельзя расслабляться и благодушествовать. Последнее предупреждение. Ты как старик, честное слово… Кстати, а сколько тебе?

— Возраст Иисуса Христа, тридцать три исполнилось… Соболь сказал, вы меня вернули потому что я — верующий.

— Да, поэтому…

— А зачем вам религиозный человек? Лучше партийцев взять…