Сергей Алексеев - Сокровища Валькирии. Хранитель Силы

— Очень рада познакомиться! Приезжайте к нам почаще!

И скосила глаза на левую руку, где был браслет.

— А вы — к нам! — тем же дурацким тоном бросил Хортов и сел в машину.

Он выехал из поселка с облегчением, но с чувством, будто кто-то глядит в затылок. Теперь он четко уяснил для себя, что адвокат хоть и хитер, и придумал неплохой способ сбора информации — разнести, разболтать о ценных бумагах на весь свет, взмутить воду, а потом сидеть и стричь купоны, однако при этом он одиночка, и только сейчас начал собирать команду. По крайней мере, Хортова он пытался нанять именно с такой целью. Загадкой пока оставалось единственное: откуда ему известно о поездке в Крым? Если даже Кужелев машину разыскал во Внуково, а пронюхать, где сам Андрей, так и не смог?

При выезде на шоссе он едва успел затормозить — длинный грузовик с прицепом просвистел совсем рядом, чуть не сбив зеркало. Андрей хладнокровно прибавил газу, двигаясь по полосе разгона, но в пояснице неприятно заныло: подобные промахи на дороге с ним случались очень редко.

— Ты все забыл, Бродяга, — внезапно послышался голос за спиной. — Ты снова стал изгоем! Сколько можно смотреть тебе в затылок?

Он сначала резко оглянулся на ходу, затем так же резко затормозил, притираясь к обочине.

На заднем сиденье в вальяжной позе сидела та самая женщина, что позвала его к справочному бюро в аэропорту и вручила билет. Шелковая косынка стягивала голову, скрывая волосы. Он впервые видел ее так ясно — в вокзальной толчее он не запомнил лица, смазанного, как на плохой фотографии. И сейчас ощутил странное, завораживающее и цепенящее притяжение.

— Ну, вспомнил? — она улыбнулась и сдернула косынку — рассыпались волосы, унизанные сверкающими стеклами.

— Билет на самолет, — сказал он.

— И все, что ты помнишь?

— Остальное смутно… А вот билет…

— Это вчера я принесла билет! А что было раньше?.. Давай, давай, просыпайся! Ты мог забыть реку Ура, но я же тебе снилась и ты рисовал мой портрет… Портрет Дары. Ну?.. И еще обещал меня отыскать! Кто вплетал мне бриллиантовые нити вместе со своей памятью?

— Я подумал… все ушло с детством, — наконец проговорил Андрей. — С юностью…

Поверх тресса был наброшен темно-синий плащ без рукавов, застегнутый на груди пряжкой в виде восьмилучевой звезды. Дара откинула его полы, протянула руки и положила ему на плечи.

— Когда цыганка подарила тебе браслет, ты же вспомнил? И когда вернулся домой, разыскал ее на своих полотнах. И сегодня ты увидел, как я зажгла огонь…

— Мне казалось — фантазия, грезы воспаленного сознания… давно не брал в руки кисти, забыл дорогу…

— Верю. Когда блистаешь модной профессией — не по шпалам ходишь, не в холодной барже плывешь, а катаешься на красивой и дорогой машине, прошлое кажется призрачным, болезненным бредом, не хочется вспоминать постылой юности… А все чужое! И тебя это мучает. Ты же не лишен пути, Бродяга, и сам когда-то говорил: путь из реальности быта в реальность бытия — творчество.

— Я долго искал тебя… Всю юность, даже в училище…

— Знаю… И женился на этой немке Барбаре!

— Она так сильно походит на тебя…

— Это все мужские отговорки!

— Сейчас ты явилась, и исчезнешь, как во Внуково. Не верю в твое существование.

Она погладила шею, обхватила сзади его горло.

— Чувствуешь мои руки?.. А вчера, когда Мавр пытался утопить тебя, почему ты выдержал под водой семь минут и не захлебнулся?.. Тебя же привел в свой мир сам владыка Атенон! Помнишь человека, которого ты видел в образе дерева?.. Бродяга, я вижу твой рок. И Авега сказал: ты — воин. Тот самый, что приносил соль Знаний. Неужели забыл, с чего вдруг ты выбрал военную службу?

— С ней давно покончено…

Она сняла руки с его плеч и спрятала под плащ.

— Посмотри на мир, в котором ты живешь. Поставь свет, отыщи нужный ракурс — ты умеешь это делать. Тебе же тесно в нем?

— Тесно, — обронил Хортов.

— Что тебе мешает вырваться?

— Привычки, предрассудки, — он запустил двигатель и отчалил от обочины. — Я слишком долго жил в этом мире, и он излечил меня.

— Потому пришлось разыскивать тебя. А сделать это должен был ты сам.

— Мне нужно привыкнуть к этому состоянию.

— Привыкай. Но все время думай обо мне.

— Разве мы… расстаемся?

Дара замолчала, облокотилась на спинку переднего сиденья и лишь посматривала на него с чарующей тихой улыбкой.

— А ты не хочешь? — наконец спросила она.

— Куда едем? — ушел от ответа Андрей.

— Я покажу.

Всю дорогу он чувствовал неотвратимое желание обернуться, прикоснуться к ее руке, но сдерживался, за что однажды получил благодарность.

— Не все потеряно, Бродяга!

Они долго и, на первый взгляд, беспорядочно крутили по Москве, пока не очутились на Краснопресненской набережной. Дара оживилась, неожиданно погладила браслет на его руке и сказала ласково:

— А сейчас на светофоре повернем направо, и еще раз направо.

Через пять минут Андрей выполнил два поворота и оказался в тупике: улица упиралась в неказистый трехэтажный дом довоенной постройки, обшарпанный и торчащий среди высоток, как гнилой зуб. На деревянном козырьке единственного подъезда из огромных кадок выползали змеи виноградных лоз, увивающих стену до самой крыши, и уже оттуда свисали зеленые побеги с крупными листьями. Зрелище это было неуместно, даже безумно для московского климата и приковывало внимание.

— Вот здесь я живу, — объявила Дара и потянулась. — Квартира семь, третий этаж. Теперь это и твой дом, можешь прийти, когда захочешь. Запомни.

— Я запомнил, — бросил Хортов. — Зачем здесь виноград?

— Чтобы ты не перепутал дом. В Москве больше такого не увидишь, — горделиво сказала она и снова погладила руку с браслетом. — Ура, я Дара!

— До свидания…

Стремительным движением она вдруг склонилась, поцеловала его руку на руле, осыпав ее сверкающими волосами, и выскочила из кабины.

Хортов почувствовал сильнейшее волнение и толчок протеста, запоздало отдернулся, но когда выглянул на улицу, Дары уже нигде не было.

Не поверив своим глазам, он выбрался из машины, огляделся, после чего подергал ручку двери подъезда — заперто на кодовый замок.

Он обошел дом вокруг, посмотрел на оторочку из виноградных листьев — ни в одном окне не было света, хотя на улице смеркалось. Потоптавшись еще несколько минут, Хортов сел на кирпичный парапет крыльца, прижался спиной к стене и вдруг ощутил забытую и щемящую волну бесприютности, как в чреве холодной баржи. Он помнил, чем заканчивается это чувство — обязательными слезами, потому сел в машину, круто развернулся, заехав на газон, и помчался назад.

Прочитать название тупиковой улицы он не успел, да и ни одной таблички на домах не заметил, однако запомнил следующую — Мантулинская. Повернул налево второй раз и оказался на набережной. Здесь наконец-то перевел дух, расслабился и, подавляя желание оглянуться, поехал спокойнее.