Роберт Асприн - Сезон штормов

И все же значительная часть здания была цела, кое-где сохранилась даже крыша. В своем развевающемся на ветру великолепном голубом плаще и тунике, украшенной золотой вышивкой и зеленой, изумительного оттенка отделкой по краям, Ганс, ощущая при каждом движении непривычно ласковое прикосновение тонкой ткани к телу, подошел наконец к старому дому и остановился перед дверным проемом. Кромешная тьма разверзлась перед его глазами, а на дверных косяках едва виднелись сохранившиеся еще с древних времен мрачные брызги — пятна преступно пролитой крови. Беспокойно оглядываясь по сторонам, он стоял перед входом, не решаясь войти, так как его не радовала перспектива сразу оказаться в царстве теней и мрака.

В доме его встретили приветствием. Но вовсе не Илье и не прекрасная дама.

Конечно, нельзя отрицать, в ней было что-то женское, это особенно чувствовалось в очертаниях фигуры, облаченной в длинное и теплое пурпурного цвета вечернее платье, перехваченное красным поясом и отделанное по краям серебром. Это было красивое и дорогое одеяние, которое подчеркивало фигуру, но главное, что обращало на себя внимание, это ее лицо. Вернее, его отсутствие.

Чуть не споткнувшись, Ганс резко остановился и вперил свой взор.., в пустоту. Как будто его взгляд чуть отклонился и он смотрел не на нее, а на что-то рядом с этой женщиной, когда она, приветствуя его, протянула ему свою красивую, холеную руку.

Из украшений на руке у нее было лишь одно кольцо, которое Ганс тотчас узнал. Именно это кольцо видел он вчера в устремленном к небесам храме божественного Ильса и божественной супруги его Шипри.

— Тебе некого здесь бояться, Ганс, брат Теней и Полумрака, Избранник народа илсигов, Сын Ночных Теней и Мрака, — раздался в тишине очень приятный и, безусловно, женский голос.

— Кого мне бояться? Той, у кого даже лица нет? Я и не боюсь!

Смех ее напоминал перезвон серебряных колокольчиков.

— Так выбери лицо сам, — предложила она, предоставив ему такую возможность.

Блики света заметались над ее плечами, сначала сформировалась голова, а затем и лицо. Ему стало как-то не по себе. Перед ним было лицо Лирайн, той Лирайн, которая вместе с Борном участвовала в заговоре против принца Кадакитиса и всячески старалась втянуть в него Ганса (что, впрочем, ей удалось). Она была казнена за это преступление, тогда-то и исчезло ее прелестное лицо. Оно исчезло и сейчас, и на смену ему появились своеобразные черты лица той дворцовой наложницы, которая, на свое несчастье, оказалась где-то рядом в ту ночь, когда он выкрал Сэванх из личных апартаментов правящего принца. Когда Ганс обнаружил ее, она с надеждой молила, чтобы он не трогал ее. А сейчас он даже имя ее не смог вспомнить.., да, Тайя!.. А, да все это неважно! Она уже становилась кем-то другим — Ух!..

Возглас этот был вызван тем, что исчезающее лицо Тайи сменилось лицом… Лунного Цветка! Ну да, Лунный Цветок, — эти ее серьги, ее подбородки, ну и все остальное!

«Нет уж, спасибо!» — чуть было не сказал Ганс, и после этого ему стало немного легче.

Но настоящим шоком для него оказалось появление следующего лица, которое он узнал не сразу, а лишь через несколько мгновений после того, как взглянул на него. Это было лицо женщины, которую убили всего два месяца тому назад, и все из-за ее ужасной палки, которой она размахивала направо и налево в людской толпе на рынке. Она замахнулась и на него этой палкой, а он в ответ даже слова не успел сказать, как она уже погналась за кем-то другим. Ганс был вынужден проглотить обиду!

А теперь прямо перед собой он видел лицо, которое хорошо знал и которое всегда мечтал увидеть как можно ближе. Она улыбалась, эта по-настоящему прекрасная дочь почтенного Шафралайна. Девушка лет семнадцати-восемнадцати по имени Эзария — истинная леди Эзария. Редкая красота девушки настолько поразила Ганса, что не единожды давал он волю своей фантазии, предаваясь мечтам о ней.

— Так ты знаешь, — с силой выдохнул Ганс. — Ведь все эти лица ты извлекаешь из моей собственной памяти!

А Эзария тем временем превращалась в Мигнариал, миловидную Мигнариал, которая, устремив на него безмятежный взгляд, заговорила:

— Тебя ждут к обеду завтра поздно вечером. Не бойся, тебе ничто не угрожает. Ты должен быть в этой одежде. Место тебе известно. Никто из людей там давно не бывает, и сплошь серебрится вода. Серебро принадлежи! тебе, о Сын Тени и Полумрака, Избранник народа илсигов.

Теперь он знал, конечно же, кем была на самом деле та, что приветствовала его. Это казалось невероятным и невозможным, так же, впрочем, как и все, что происходило с ним.

— Так в чьем облике я должна предстать перед тобой вечером, Сын Теней?

Ответ Ганса был гениален — поистине образец дипломатического красноречия.

— В облике невыразимо прекрасной леди Эши, какой она предстает перед людьми статуей в храме Эши Ослепительной!

Она, очаровательно улыбнувшись, осталась довольна. Прямо-таки с душевной теплотой обняла она Ганса, а он при этом чуть не лишился сознания.

Так же тепло и задушевно взяв его под руку, она повела его в этот полуразрушенный ныне, темный и мрачный, а когда-то роскошный дом… И вот тебе на! Повсюду вспыхнули и засияли многочисленные свечи, горевшие ровным и необычайно ярким пламенем. Яркий, ослепительно яркий свет отражался от изумительно инкрустированных полов, казавшихся подлинным произведением искусства, так же как и искусно выполненные цветные мозаики на совершенно преобразившихся стенах. На всем протяжении пути, которым вели его через огромный холл с уходящими прямо в небо потолками в великолепный банкетный зал, везде и всюду было светло как днем.

А в дальнем — бесконечно дальнем! — конце бесконечно длинного, сделанного из великолепного инкрустированного дерева стола сидела.., тень. И какой-то мужчина рядом.

Поспешно вырвав свою руку из руки богини, Ганс сделал шаг назад. Сапоги его на мягкой подошве шаркнули по полу.

— Каджет! — чуть было не заорал он. — О нет, нет, Каджет, они же убили тебя, Каджет! — И голос его дрогнул.

Голос, послышавшийся в ответ, принадлежал не Каджету, но это был явно мужской голос. И столько тепла и сердечности было в нем! Гансу стало даже как-то легче от этой сплошной сердечности.

— Так уж принято у небожителей: самому принимать решения и самому отвечать за их последствия. У людей это называется эгоизмом. Иногда мы забываем о ваших земных привязанностях, которые обрываются с наступлением смерти. Я подумал, что тебе доставит удовольствие повидаться с твоим покойным другом и наставником, о преданный и верный слуга мой Ганс!

Мое же собственное лицо — это сам Свет, Сияние, Свечение.

Так как у меня нет, как тебе известно, тысячи глаз — нет, к сожалению.