Мэрион Брэдли - Повелительница ястреба

Хранитель Башни Арилинн

Соблазнил девчонку в поле,

Поманил цветочком киресета;

Вскоре трое появились,

Два младенца — эммаска,

Третий — я!

Солдаты ревели с необыкновенным воодушевлением…

— Если эту песню, — объяснил Ранальд, — исполняют где-нибудь на Арилиннском плато, то упоминают Нескью, а здесь, на Валеронских равнинах, только Арилинн. Между ними всегда существовала неприязнь…

— Любопытными делами, однако, занимаются в Башнях, — заметила Ромили. До сих пор ее представления об этих образовательных центрах складывались из слухов, рассказов очевидцев и наблюдений за совершенно помешавшимся на святости Руйвеном. А тут на тебе! Экий козлик этот хранитель Башни Арилинн…

Ранальд неожиданно хихикнул.

— Я несколько лет провел в Башне — как раз сколько надо, чтобы научиться контролировать свой ларан. Вы, должно быть, знаете, как это делается… Когда меня привезли туда, мне было тринадцать лет — как раз начал созревать. И вот это возбуждение страсти, разлитое вокруг, буквально изводило меня. Я же все воспринимал отчетливо, каждую струйку похоти, истекавшую от сук на ферме. Подобная возбудимость очень расстраивала мою гувернантку — я же еще школьником был! Естественно, она была старой девой с каменным, надменным лицом… Что? Да-да, знаете, еще уголки губ так скорбно опущены вниз. Я же проникал в ее мысли и готов поклясться… Что? Она готова была кастрировать меня, как вьючного червина, лишь бы сохранить мое целомудрие.

Ромили не выдержала и рассмеялась, но как-то неуверенно, отстраненно. Он почувствовал, что соседке неловко, и смущенно извинился:

— Простите, я забыл, что вы христофоро и подобные разговоры не для вас. Знаете, могу заверить… Что? Все девушки очень разные — могу судить по своим четырем сестрам. Ведь я невольно воспринимал их мысли и подспудные желания… Что? Пока не научился контролировать свой ларан. Так вот, они были изнеженные создания, но вы-то выросли в горах, работаете с животными, уж вы-то должны знать, что к чему. Собственно, что в этом непристойного, почему мы должны стыдиться красоты мира… Что? Этим, я думаю, и живет земля…

Ромили слегка покраснела, однако этот разговор в общем-то не был ей неприятен. Она вспомнила ту одуряющую, трепещущую страсть, которой полнились холмы Киллгард в разгар лета. Все вокруг «Соколиной лужайки» изнывало от любовного томления. Вспомнились светлые ночи на пастбище — ржание жеребцов и кобыл, рев червинов, собачьи свадьбы, особенно бурные в это время года. Она сама в ту пору, даже будучи ребенком, ощущала прилив смутных томительных желаний. Они не были направлены на какое-то конкретное существо, однако это было, было…

— Послушайте, — отвлек ее Ранальд, — вот певцы…

У костра, где сгрудились солдаты, расположившиеся прямо на траве, сидели на ящиках четверо — все в униформе, задумчивые, притихшие; в руках держали наполненные пивом кружки. В центре сидели двое — высокий и дородный здоровяк и густо заросший гривой темно-рыжих волос, с кустистыми бровями и лохматой бородой мужчина. Слева от них располагался добродушный толстяк — личико у него было чистое, розовое, ухмылка кривая, едкая; справа костлявый, высокий солдат с лицом, напоминавшим лошадиную морду, с красными, по-крестьянски огромными, добрыми руками. Он-то и запевал. Ромили, услышав его — певцы прежде, чем начать, несколько минут спевались, — обмерла. У него был высокий, чуть подрагивающий — соловьиный — тенор. Без всякой примеси слащавости… Сильный, свободный, заставлявший вздрагивать сердца слушателей…

Начали они с удалой, часто исполняемой в кабаках, любимой народом песенки:

Хвала Алдонесу, что создал локоть он

И что руке сгибаться так удобно.

Ведь будь она длинней,

То лили б в уши мы,

Короче — выпить было б невозможно…

Закончив, они высоко подняли наполненные пивом кружки и разом осушили их. Примеру певцов последовали почти все присутствующие. Рев одобрения стоял над лагерем, раздавались громкие хлопки, возгласы ликования. Певцам тут же вновь налили, и они, не сговариваясь, сразу попав в нужную тональность, на четыре голоса завели старинную балладу. Припев подхватили все, и Ромили включилась в общий хор — невозможно устоять, когда запело само сердце.

Песни, исполняемые у костра, были грубоваты, но без всяких срамных намеков — женщину в них хотели страстно, весело, ею восхищались, обращались как к любимой подруге, жене, матери. Радовались сладкой браге и тому, что покрепче, что шибало в голову, заставляло ноги плясать, руки прихлопывать, а сердца петь. Вместе со всеми Ромили скоро наголосилась до хрипоты — и все равно было мало, а уж когда ребята грянули плясовую, да еще и с подсвистом, она едва удержалась. Другие, кто попроще, похмельнее, пошли в круг… Она не заметила, как кто-то доброжелательно сунул ей в руки кружку с пивом — это было местное ароматное крепкое пиво… У девушки сразу закружилась голова, потом прояснилась, и все боли, докучавшие в последние дни, как рукой сняло.

Наконец прозвучал отбой, и солдаты начали разбредаться по палаткам. Братья Песен Ветра, уже заметно опьяневшие, но не потерявшие ни капельки в своем искусстве, под аплодисменты и приветственные крики исполнили последнюю, прощальную…

К своей палатке Ромили возвращалась в обнимку с Ранальдом. Уже у цели он шепнул ей на ухо:

— Роми, что должно случиться в ночь четырех лун, тому бесполезно противиться…

Она слабо оттолкнула его.

— Я же меченосица. Я не имею права навлечь позор на Орден… Вы, верно, считаете меня распущенной, я же девушка с гор! Леди Маура уже, наверное, спит в палатке…

— В такую ночь Маура не расстанется с Каролином, — ответил Ранальд. Он был очень серьезен. — Пока Совет не даст разрешение, они не могут пожениться. Во всяком случае, пока она находится при армии в качестве лерони. Они все равно поженятся — чему быть, того не миновать, это давняя история… О-о, я понимаю… Вы считаете, что я слишком эгоистичен и мне все равно — забеременеете вы в такое лихое время или нет? Роми, ты ошибаешься. Неужели я не сознаю, какую ценность представляет для всех нас твое умение…

Он попытался обнять ее за плечи, но она, даже не тронувшись с места, обмерла, охолодела, отрицающе покачала головой. Он убрал руки…

— Я тебя жажду, — прерывистым шепотом вымолвил Ранальд. — Сил моих нет, но если у тебя нет желания, если ты не испытываешь того же, я не могу. — Он наклонился и поцеловал ей руку. — Может быть, когда-нибудь… Ложись спать, Ромили.

Он еще раз поклонился ей и скрылся в полумраке. Девушка почувствовала, как вмиг опустела душа, ее бросило в дрожь. Она едва не вскрикнула, призывая его вернуться…

«Не знаю, что со мной. Даже думать об этом не хочу…»