Мэрион Брэдли - Повелительница ястреба

Ромили опять расплакалась. Она выговаривала сквозь рыдания:

— Отец! Отец, ну пожалуйста!!! Любой другой, только не он. Клянусь, я слова поперек не скажу… Только не дом Гарис!..

Макаран нахмурился, сжал губы, потом наконец вымолвил:

— Ромили, дело зашло так далеко, что я не могу уже поворачивать оглобли, не уронив достоинства. Вопрос слишком серьезен — я не хотел упоминать об этом. Скатфеллы наши соседи, я завишу от их доброй воли. Если я нарушу слово, это будет такой удар по их чести, такой вызов, после которого примирение будет невозможно. Итак, что сделано, то сделано, и теперь я повязан по ногам и рукам. Мне больше нечего тебе сказать, дитя мое. Ты еще очень молода и скоро привыкнешь к дому Гарису, и все будет хорошо. Обещаю тебе… Ободрись, не надо плакать. Обещаю подарить тебе скакуна из чудной пары вороных коней. Я их сам объезжал… Это будет мой свадебный подарок. К тому же я собираюсь тебе во владение дать маленькую ферму у Серых скал, так что у тебя всегда будет свой собственный уголок. Скажу Люсьеле, чтобы она послала человека в Каер-Донн на ярмарку — пусть купит самой лучшей материи на свадебное платье. Утешься… утри слезы. Пока прикинь, какого коня ты выберешь. Можешь сказать Люсьеле, что тебе надо сшить три, нет, четыре новых платья и все, что к ним требуется: всякие юбки там, перья, шляпки и прочие безделушки, которые так нравятся девушкам. На наших холмах не было и не будет более нарядной невесты.

Ромили отвернулась, сглотнула слезы. Надежды нет, все попусту, раз отец дал слово лорду Скатфеллу и дому Гарису. Он никогда не повернет назад, что бы она сейчас ни говорила. Макаран, ошибочно приняв ее молчание за согласие, погладил дочь по щеке.

— Все будет хорошо, моя девочка. Я горжусь тобой куда больше, чем твоими братьями. Ты крепка духом, здорова телом.

— Я предпочла бы быть вашим сыном, — выпалила Ромили. — Тогда бы я навсегда осталась с вами в родном доме.

Отец мягко обнял ее.

— Я тоже, девочка. Видит небо — я тоже! Но на все воля богов, только высший судья знает, почему он подарил мне такую дочурку, как ты, ведь все, чем ты обладаешь от рождения, куда больше подходит мужчине. Все идет предначертанными свыше путями, и не мне и не тебе испытывать терпение небес, Роми.

Дом Микел вновь обнял Ромили, и она зарыдала горько-горько, навзрыд и никак не могла остановиться.

Уже потом она размышляла, что оттого, что отец любит ее, жалеет ее, еще горше на душе. Если бы он грозил, повысил голос, разгневался, накричал на нее, ударил, наконец, ей было бы легче. Тогда ее сопротивление обретало бы смысл. А так? Если принять его точку зрения, то ее доводы — пустая блажь. Пусть даже это правда, но как переступить через себя, как заставить поверить, что стерпится — слюбится?! Отца тоже можно понять — ладно, она слишком молода, слишком неопытна, слишком глупа, но как все-таки стерпеть брак с нелюбимым?

Ромили старалась выказать интерес к свадебным приготовлениям. Бракосочетание, как сказал Макаран, должно состояться сразу после сбора урожая. Люсьела уже послала за тончайшим шелком на ярмарку в Каер-Донн. Там же должны были приобрести и все необходимые причиндалы. Решено было шить малиновое, голубое и фиолетовое платья, а также прикупить галантерейных товаров, лифчиков и кружевного белья. Мэйлина — стоило ей увидеть все эти вещи — буквально потеряла дар речи от зависти.

Однажды утром в «Соколиную лужайку» прискакал всадник из Скатфелла. Когда он въехал на двор, все увидели, что тот держит накрытую материей клетку.

— Сэр, — обратился он к вышедшему на крыльцо Макарану, — я привез послание от дома Гариса, а также подарок для госпожи Ромили.

Микел взял письмо, развернул его и чуть прищурился. Потом передал послание сыну.

— Дарен, у тебя глаза зорче. Ну-ка, прочти, что там написано.

Ромили почувствовала раздражение — если письмо направлено ей, то лишь она должна читать его. Возможно, отец не хотел показать, что его дочь читает куда лучше, чем сын, столько лет проведший в Неварсинском монастыре.

Дарен между тем огласил текст письма:

— «Макарану, владельцу „Соколиной лужайки“ и моей будущей жене Ромили от Гариса-Региса Алдарана из Скатфелла — привет!

Ваша дочь сообщила мне, что она облетывала дикого ястреба-верина, о котором говорят, что эта птица умнейшая из тех, что когда-либо появлялись на наших холмах. Сие занятие — неподобающее времяпрепровождение для супруги наследника домена Скатфеллов. Вследствие этого я позволил себе вольность послать своей будущей супруге двух замечательных птиц, которым более приличествует сидеть на самой прекрасной ручке на всех холмах Киллгард. Теперь у нее не будет нужды заниматься сугубо мужским делом. Умоляю ее принять этих чудесных птиц, которых, надеюсь, она с большой охотой обучит искусству ловли. Передаю свои приветствия и уважение моей будущей жене и вам, сэр».

Прочитав послание, Дарен сказал:

— Здесь приложена личная печать Гариса.

Макаран поднял глаза к небу, потом, пожевав губами, заметил:

— Очень учтивое послание. Открой клетку, человек.

Тот поднял накидку — в клетке сидели два прекрасных маленьких ястреба. На головах у них были надеты колпачки из тончайшей алой кожи с гербами Алдаранов, вышитыми золотой нитью. Ремешки украшало золото. Птицы были яркие, оперение поблескивало. У Ромили даже дух захватило.

— Замечательный подарок, — сказала она. — И очень содержательный. Скажи моему… передай моему будущему супругу, что я благодарна ему и немедленно займусь их обучением, при этом я постоянно буду помнить о его доброте.

Она подняла руку и посадила одного из ястребов на запястье, покрытое перчаткой. Птицы сидели так спокойно, что Ромили могла поклясться, что учить их нечему — ястребы прекрасно тренированы. Правда, и годны они были только на то, чтобы ловить мышей, однако сам факт покупки таких дорогих игрушек говорил о том, что дом Гарис относился с вниманием к увлечениям своей будущей жены. На мгновение она подумала, что ее будущий супруг, возможно, не так уж плох, однако уже в следующую минуту ей пришло на ум, что таким образом Скатфелл предупреждает ее, что после свадьбы ей будет строго-настрого запрещено работать с настоящими ястребами. Помнится, отец его, старый Гарет, так и заявил: «Подобное занятие недопустимо для жены наследника Скатфелла». На этот счет у Ромили уже сложилось мнение — что бы они ни говорили, она ни за что не согласится расстаться с Пречиозой.

С некоторым чувством вины перед своей подругой — словно она в чем-то изменила ей — Ромили отправилась на охоту с маленькими ястребами. Между хозяйкой и птицами сразу установилась прочная связь, однако, запуская их в полет, девушка испытывала странные ощущения: и радость оттого, что они так послушны, и некоторую неудовлетворенность при поимке добычи, а подчас и легкое раздражение от невозможности добиться уже знакомого единения, слияния в одно целое, в некое окрыленное разумное существо, что она с восторгом, с ликованием переживала с Пречиозой. Мелкие ястребы слишком примитивно организованы, чтобы обладать хотя бы зачатками ларана, к тому же эти красавчики были выведены в неволе. Раз или два Ромили пыталась установить с ними телепатическую связь. Никакой радости! Сознание этих птичек было совершенно плоским, механическим, «однословным», как у глупых женщин. Скоро ей наскучили эти образцово-показательные полеты — в них не было живости, чего-то неуловимо возбуждающего душу; ястребам не хватало изобретательности. Высоту они набирали за одно и то же количество кругов, точно так же падали камнем вниз… Она ежедневно запускала их — птицы ни в чем не виноваты и без тренировок просто погибнут, но всякий раз, как только, отработав свое, они садились на дужку, прикрепленную к передней луке седла, Ромили испытывала облегчение. С каким волнующим предвкушением счастья надевала им на клювастые головы нарядные кожаные колпачки и — наконец-то! — брала в руки Пречиозу. Вот когда она тешилась вволю, вот когда, выпустив ястребицу в небо, она полностью отдавалась полету и ощущению полной свободы.