Мэрион Брэдли - Владычица магии

— А если он потерпит поражение…

— Вне всякого сомнения, если это случится, то Лот вполне готов, — вздохнула Вивиана.

— Надо было тебе забрать одного из сыновей Моргаузы и воспитать его здесь, на Авалоне, — посетовал мерлин. — Вот Гавейна, например. Вспыльчивый, задиристый — бык там, где Утеров мальчик — олень. Но в Гавейне есть задатки короля, сдается мне, и он тоже рожден Богиней; Моргауза — дочь твоей матери, и в ее сыновьях течет королевская кровь.

— Я не доверяю Лоту, — проговорила Владычица, — а Моргаузе доверяю еще меньше.

— Однако у Лота есть родичи на севере, и, сдается мне, Племена его примут…

— Но те, кто держится Рима, — никогда, — возразила Владычица, — и тогда Британия распадется на два непрестанно враждующих королевства, и ни у одного недостанет сил сдержать саксов и диких северян. Нет. Это должен быть сын Утера, ему нельзя проиграть!

— Это уж как угодно Богине, — сурово произнес мерлин. — Смотри, не принимай собственные желания за ее волю.

Вивиана закрыла лицо руками.

— Если он проиграет… если потерпит поражение, значит, все было ни к чему, — яростно воскликнула она. — … Все, что я сделала с Игрейной, все зло, что я причинила тем, кого люблю. Отец, ты прозреваешь, что он погибнет?

Старик покачал седовласой головой. В голосе его звучало сострадание.

— Богиня не явила мне свою волю, — промолвил он, — и кто, как не ты, провидела, что этот мальчик обретет силу и власть над всей Британией? Я предостерегаю тебя против гордыни, Вивиана, — ты думаешь, будто знаешь, как лучше для всех живущих, для каждого из мужей и жен. Ты хорошо правила Авалоном…

— Но я стара, — проговорила она, поднимая голову и читая в глазах мерлина жалость и сочувствие. — И однажды, вскорости…

Мерлин склонил голову, и он тоже покорялся тому же закону.

— Когда час пробьет, ты поймешь; но время еще не пришло, Вивиана.

— Нет, — промолвила она, борясь с внезапно накатившим отчаянием, — последнее время такие приступы случались то и дело, лихорадя тело и терзая разум. — Когда час пробьет, когда я не смогу больше видеть, что ждет впереди, вот тогда я пойму, что пора передать правление над Авалоном другой жрице. Моргейна еще слишком молода, а Врана, которую я люблю всем сердцем, принесла обет молчания, став голосом Богини. Время еще не пришло, но если придет слишком рано…

— Когда бы оно ни пришло, Вивиана, все случится в должный срок, — отозвался мерлин. Он встал, высокий и статный, однако на ногах он держался нетвердо; Вивиана видела, как тяжко опирается он на посох.

— Значит, я привезу мальчика на Драконий остров в весеннюю оттепель, и мы увидим, готов ли он стать королем. И тогда ты вручишь ему меч и чашу в знак нерушимой связи между Авалоном и внешним миром.

— По меньшей мере меч, — отозвалась Вивиана. — Что до чаши… я не знаю.

Мерлин склонил голову.

— Здесь я полагаюсь на твою мудрость. Ты, а не я, глас Богини. Однако для него Богиней станешь не ты…

Вивиана покачала головой.

— Он встретит Мать, когда одержит победу, — проговорила она, — и из ее рук примет меч победы. Но сперва он должен доказать, что достоин, сперва ему надо встретиться с Девой-Охотницей… — По лицу ее скользнула тень улыбки. — И что бы уж ни произошло после, — промолвила она, — мы не станем полагаться на случай, как с Утером и Игрейной. Нам нужна королевская кровь, к чему бы уж это в итоге ни привело.

Мерлин давно ушел, а Вивиана все сидела, следя за картинами в пламени, рассматривая лишь прошлое и не пытаясь заглянуть сквозь туманы времени в будущее.

И она тоже много лет назад — столько, что сейчас уже и не сочтешь, — отдала свою девственность Увенчанному Рогами Богу, Великому Охотнику, Владыке спирального танца жизни. О девственнице, что сыграет ту же роль в предстоящей церемонии коронования, Вивиана даже не задумывалась, мысли ее блуждали в прошлом, возвращаясь к тем временам, когда она выступала Богиней в Великом Браке.

… Для нее это всегда было не больше чем долгом, иногда отрадным, иногда неприятным, но всегда — навязанным, всегда — под властью Великой Матери, что распоряжалась ее жизнью с тех самых пор, как Вивиана впервые попала на Остров. И внезапно Владычица позавидовала Игрейне, и некая беспристрастная часть ее сознания не преминула удивиться: с какой стати завидовать женщине, потерявшей всех своих детей, что либо умерли, либо воспитываются вдали от нее, а теперь вот ей суждено овдоветь и окончить жизнь за монастырскими стенами.

«А завидую я той любви, что она изведала… Дочерей у меня нет, сыновья мои мне чужие и даже в чем-то враждебны… Я никогда не любила, — размышляла Вивиана. — Равно как и не знала, что это такое — быть любимой. Страх, благоговение, почтение… все это мне дано. Но любовь — никогда. И порою мне кажется, я все бы отдала за один лишь взгляд вроде того, каким Утер смотрел на Игрейну в день свадьбы».

Она удрученно вздохнула и повторила себе под нос слова мерлина: «Ну что ж, без толку горевать о прошлогоднем снеге». Вивиана подняла голову, и к ней тут же бесшумно подоспела прислужница.

— Владычица?

— Приведи ко мне… нет, — внезапно передумала она; пусть девочка спит. «Это не правда, что я никогда не любила и не знала любви. Я люблю Моргейну превыше меры, и Моргейна любит меня».

А вот теперь и этому суждено закончиться. Ну что ж, все в воле Богини.

К западу от Авалона бледным светом сиял осколок новой луны. Моргейна медленно поднималась все выше; ее босые ноги ступали по извилистой тропе. Распущенные волосы рассыпались по плечам, из одежды на ней было только платье без пояса. Моргейна знала, что за ней безмолвно наблюдают стражи и жрицы, чтобы кто-нибудь чужой ненароком не нарушил ее молчания кощунственным словом. Под темной завесой волос веки ее были опущены. Она безошибочно шагала по тропе, в зрении не нуждаясь. Рядом беззвучно шла Врана, тоже босиком, не подпоясанная, распущенные волосы падали на лицо.

Все выше и выше поднимались они в сгущающихся сумерках, несколько звезд светло сияли на темно-синем куполе у них над головой. Кольцо камней тускло темнело в полумраке, внутри них дрожала одна-единственная бледная искорка — не костер, нет; блуждающий огонь, ведьмино пламя мерцало в магическом кругу.

В последнем отблеске заходящей луны, что отразился на мгновение в мерцающем Озере под холмом, к ним приблизилась безмолвная дева-жрица, совсем юная девочка, одетая в платье из некрашеной шерсти, ее коротко остриженные волосы казались клочками тьмы. Она протянула Моргейне чашу, та приняла подношение, молча отпила и передала чашу Вране, что осушила ее до капли. В угасающем свете дрожал золотой и серебряный свет. Из незримых рук Моргейна приняла огромный меч с рукоятью в форме креста, слегка задохнувшись от неожиданности: клинок оказался на диво тяжелым. Босиком, не замечая, что замерзла, она обошла изнутри кольцо камней. Позади нее Врана взяла длинное копье и вонзила его в самое сердце ведьминого пламени. Вспыхнул прицепленый к копью клочок пакли, и Врана понесла копье вслед за Моргейной; вместе, след в след, описали они круг; тусклый штрих бледного ведьминого пламени расчертил полумрак. Вернувшись к центру, где слабо брезжил бледный свет, они увидели лицо Вивианы: вне времени, вне возраста, развоплощенный образ висел в воздухе — сияющий лик самой Богини. И хотя Моргейна знала, что такой эффект производит фосфоресцирующее вещество на фоне темноты круга и темных одежд — им натирают щеки и лоб, — при этом зрелище у девушки неизменно перехватывало дыхание.