Мэрион Брэдли - Владычица магии

Голос Талиесина прозвучал тихо и мягко:

— Знаешь ли ты, о чем я мечтаю всем сердцем, лорд мой и король?

— О чем, лорд мерлин?

— О том, что однажды — не сейчас, нет, ибо земля к тому еще не готова, равно как и те, кто идут за Христом, — однажды друид и священник станут молиться бок о бок; и в огромном их храме святое причастие примут из вот этой чаши и блюда в знак того, что все Боги — едины.

Артур перекрестился и еле слышным шепотом произнес:

— Аминь, лорд мерлин, и волею Господа Иисуса да сбудется это в один прекрасный день на здешних островах.

Моргейна ощутила, как от плеча к локтю пробежало легкое покалывание, и, словно со стороны, услышала свои собственные слова — она и не знала, что говорит, это Зрение вещало ее устами:

— Этот день наступит, Артур, но иначе, нежели ты думаешь. Остерегись, приближая сей день, возможно, он станет для тебя знаком, что труды твои закончены.

— Если такой день и впрямь придет, Владычица, так воистину он станет для меня знаком, что я исполнил все, ради чего взошел на трон, и я на том упокоюсь, — приглушенным голосом промолвил Артур.

— Избегай сказать лишнего, — очень тихо промолвил мерлин, — ибо воистину слова наши рождают тени того, что будет, и, произнося их, мы заставляем чаемое сбыться, король мой.

Они вышли на солнечный свет, Моргейна заморгала, покачнулась — Кевин поддержал ее, не давая упасть:

— Тебе недужится, госпожа?

Девушка досадливо покачала головой, усилием воли разгоняя пелену, застлавшую глаза. Артур встревоженно оглянулся на нее. Но здесь, в ярком солнечном свете, мысли его тут же обратились к делам насущным.

— Мне предстоит короноваться в Гластонбери, на острове Монахов. Вольна ли ты покидать Авалон, Владычица, будешь ли ты там?

Вивиана улыбнулась юноше:

— Думается мне, что нет. Но с тобой поедет мерлин. И Моргейна тоже полюбуется на коронацию, если ты того желаешь и желает она, — добавила Вивиана, и девушка подивилась про себя словам Владычицы. Отчего она улыбается? — Моргейна, дитя мое, не поедешь ли ты с ними в ладье?

Моргейна поклонилась. Она встала на носу, ладья стронулась с места, унося с собою лишь Артура и мерлина; по мере того как берег приближался, девушка разглядела у кромки воды нескольких вооруженных воинов. Задрапированная черной тканью ладья Авалона внезапно возникла из туманов, и в глазах ожидающих отразилось благоговейное изумление; одного из всадников девушка тут же узнала. Ланселет ничуть не изменился с того памятного дня двухгодичной давности; разве что стал еще выше, еще красивее; богато разодетый в темно-красные ткани, он держал в руках меч и щит.

Ланселет поклонился, он тоже узнал девушку.

— Кузина, — промолвил он.

— Ты уже знаком с моей сестрой, леди Моргейной, герцогиней Корнуольской и жрицей Авалона, — промолвил Артур. — Моргейна, это мой самый дорогой друг, наш кузен.

— Мы и впрямь встречались. — Ланселет склонился к ее руке, и опять, сквозь пугающую дурноту, Моргейна испытала приступ острой тоски и желания, от которых ей вовеки не избавиться.

«Он и я были предназначены друг для друга, надо мне было в тот день набраться храбрости, пусть это и означало нарушить обет…» В глазах гостя читалось, что и он помнит тот день, — как нежно коснулся он ее руки!

Моргейна вздохнула, подняла взгляд, ее представили остальным.

— Мой приемный брат Кэй, — промолвил Артур. Дюжий, темноволосый Кэй — римлянин до мозга костей — обращался к АРТУРУ с врожденной почтительностью и любовью, от взгляда девушки это не укрылось. Итак, у Артура есть по меньшей мере два могучих вождя, способных встать во главе войска. Затем представили и остальных: Бедуир, Лукан и Балин. Услышав это имя, Моргейна и мерлин удивленно вскинули глаза: то был приемный брат старшего сына Вивианы, Балана. Светловолосый, широкоплечий Балин изрядно пообносился, но двигался не менее грациозно, чем Ланселет. Платье его превратилось в лохмотья, но оружие и доспех ослепляли блеском, содержались они в образцовом порядке, и, по всему судя, пользовались ими часто.

Моргейна охотно предоставила Артура его рыцарям, но сперва он церемонно поднес руку девушки к губам.

— Приезжай на мою коронацию, если сможешь, сестра, — промолвил он.

Несколько дней спустя Моргейна в сопровождении нескольких человек с Авалона отправилась на коронацию Артура. Ни разу за все годы, проведенные на Авалоне, — если не считать тех нескольких мгновений, когда она раздвинула туманы, чтобы позволить Гвенвифар вновь отыскать свой монастырь, — девушка не ступала на землю острова Монахов, Инис Витрин, Стеклянного острова. Ей казалось, что солнце здесь жгучее и резкое, — как непохоже оно на мягкий, сумеречный солнечный свет Авалона! Девушке пришлось напомнить себе, что для большинства жителей Британии именно это — реальный мир, а земля Авалона — лишь колдовская греза, что-то вроде королевства фэйри. Для нее настоящим и реальным был лишь Авалон и ничто больше; а здешний остров — неприятный сон, от которого в силу неведомых причин она никак не пробудится.

Повсюду на лугу перед церковью, словно диковинные грибы, выросли разноцветные шатры. Моргейне казалось, что церковные колокола трезвонят день и ночь, час за часом, не умолкая, этот нестройный резкий звук действовал ей на нервы. Артур поприветствовал сестру, и впервые перед нею предстал Экторий, достойный рыцарь и воин, воспитавший Артура, и его жена Флавилла.

Для этой «вылазки» во внешний мир, по совету Вивианы, Моргейна отказалась от синих одеяний жрицы Авалона и пятнистой туники из оленьей кожи и надела поверх белой льняной нательной рубашки простое платье черной шерсти, а заплетенные в косы волосы спрятала под белым покрывалом. Очень скоро девушка убедилась, что смахивает на замужнюю матрону: среди британских женщин юные девы ходили с распущенными волосами, щеголяя яркими нарядами. Все принимали Моргейну за монахиню из женской обители на Инис Витрин, что стояла рядом с церковью, тамошние сестры носили одежды столь же строгие; и разубеждать приглашенных Моргейна не стала. Равно как и Артур — хотя он-то изогнул брови и заговорщицки усмехнулся. И обратился к Флавилле:

— Приемная матушка, дел ныне немало — священники жаждут побеседовать со мною о моей душе, а герцог Оркнейский и владыка Северного Уэльса желают, чтобы я их выслушал. Не отведешь ли ты мою сестрицу к нашей матери?

«К нашей матери, — подумала про себя Моргейна, — но ведь эта мать для обоих нас стала чужой». Девушка заглянула себе в душу — и не обнаружила там ни искры радости в преддверии этой встречи. Игрейна, не возражая, рассталась с обоими своими детьми: отослала от себя и дитя от первого, безрадостного, брака, и дитя любви от второго; что же это за женщина такая? Моргейна осознала, что ожесточает и сердце и разум, готовясь увидеть Игрейну впервые после разлуки. «Я даже лица ее не помню».