Кристофер Банч - Король-Воитель

Могут быть вещи и похуже, чем безволие и некомпетентность Совета Десяти.

Это гнет монаршего самовластия — зло, в которое с готовностью впадают правители.

Я помню короля майсирского Байрана и то, как мало он заботился о своих людях, и великих, и малых. Ведь и Алегрия была на самом деле всего лишь невольницей. Я помню, как он приказал мне убить Карьяна, моего слугу и друга, человека, не сделавшего ему ничего дурного, лишь для того, чтобы проверить силу наложенного на меня заклятия; помню и другие отвратительные преступления, которые он и его предшественники совершили против народа Майсира.

Я помню Лейша Тенедоса, некогда бывшего самым близким моим другом, человека, который желал управлять мудро и достойно, человека, которому я с гордостью служил. Сколько времени потребовалось ему, чтобы переродиться? Впрочем, перерождался ли он на самом деле? Не могло ли быть так, что те благие намерения, которые он высказывал до того, как я возложил на него корону, являлись сплошным притворством, а в душе у него с самого рождения сидел безумный демон? Не это ли заставило его стремиться к трону, а не удовольствоваться спокойным положением преуспевающего провинциального волшебника?

Я не могу поверить ни тому, что был таким дураком, всерьез доверяя ему и полагаясь на него, ни тому, что едва ли не все, кто меня окружал, точно так же были очарованы этим человеком. Но все же…

Нет, я не могу быть королем.

Но кто же тогда будет управлять моей возлюбленной Нумантией?

Кто пожелает попытаться разрешить наши бесчисленные проблемы?

Эти крупнейшие проблемы прямо-таки бросаются в глаза, но есть и другие, непрерывно терзающие меня. Линтон Берда (если она еще жива), все так же торгующая своим телом, и ее семья во главе с отцом, достойно и честно служившим стране, все глубже погружающаяся в пучину нищеты. Шляющиеся по дорогам бандитские шайки и бывшие солдаты, которые сами не ведают, что они ищут, но твердо знают, что это где-то есть. Крестьяне, такие как Гунетт и ее односельчане, хотя этим повезло куда больше, чем многим из тех, кого я помню: у них, по крайней мере, есть хороший предводитель.

Так что же ждет всех этих людей, запечатленных в моей памяти так ясно и четко, словно я только что расстался с каждым из них, людей, которых я знал много лет назад, людей, с которыми виделся сегодня, людей, с которыми я хорошо знаком, незнакомцев, которых мельком видел где-то на дороге? Кто будет править ими?

Я помню наш фамильный девиз: «Мы служим верно».

Но никто не имеет права просить меня надеть корону. Я достаточно отдал своей стране. Единственное, чего мне хочется, — это одиночества, пусть мелким помещиком в Симабу, пусть мирным обывателем в Никее, пусть бродягой-негаретом за границей, в Майсире. Симея сказала, что ей понравилась бы такая жизнь.

Вчера под вечер ко мне пришел Йонг и сообщил, что в Никее собралась делегация уцелевших родовитейших аристократов Нумантии. Завтра, сказал он, они обратятся ко мне и будут настаивать на том, чтобы я согласился принять королевскую корону.

Йонг считает, что это очень забавно.

Я говорил до полуночи с Симеей, затем отпустил ее спать, а сам в одиночку пришел сюда, в большую дворцовую часовню, где короли и другие правители Нумантии, имена которых давно стерлись из памяти людей, молились богам.

Я тоже молился. Но не получил ответа ни от Ирису, ни от Сайонджи, ни от мудрого Вахана, бога-обезьяны Симабу, ни от Таниса, бога-хранителя нашего рода.

Из темных углов часовни слышатся только отзвуки шороха моей одежды, моего дыхания, моих шагов, когда я хожу взад и вперед по залу.

И передо мной стоит один и тот же вопрос, пока остающийся без ответа:

Как же тебе поступить, Дамастес а'Симабу?