Джулия Джонс - Ученик пекаря

— Что с вами, отец?

Мейбор, увидев лицо сына, велел Крандлу принести зеркало. Кедрак отнял у слуги осколок и не дал его отцу. У Мейбора не было сил настаивать.

— Отец, я только позавчера разговаривал с вами. Что случилось за это время?

— Не знаю, сын, — хрипло проскрежетал Мейбор.

— Уж не яд ли тому причиной?

— Его милость за праздничным ужином ел и пил то же, что многие другие, а я не слышал, чтобы кто-то еще заболел, — сказал Крандл.

Сын и слуга повернулись к больному, который зашелся в страшном приступе кашля. Когда кашель утих, простыни окрасились кровью.

— Что говорят доктора? — спросил Крандла Кедрак.

— Они не знают, чем страдает его милость. Посоветовали накурить здесь.

— Накурить! Рехнулись они, что ли? Он и так еле дышит.

В дверь тихо постучали, и вошла королева. Когда она увидела Мейбора, ее надменное лицо изменилось, и она застыла на месте.

— Что это, оспа? — спросила она Кедрака.

— Нет, ваше величество, — с поклоном ответил он. Королева, вздохнув с облегчением, подошла к постели. Видя удивленное лицо Кедрака, она объяснила:

— Ваш отец должен был утром явиться ко мне. Не дождавшись его, я пришла к нему сама. Вижу, его сразил тяжелый недуг. Что с ним?

Мейбор хотел сам ответить, но кашель помешал ему.

— Доктора не знают, ваше величество, — сказал Кедрак, торопливо оправляя волосы и одежду.

— Доктора! Все они дураки и чуть не залечили короля до смерти. Я пришлю к вам мою знахарку — она искусная травница, и если кто-то способен ему помочь, то это она. — Королева с состраданием посмотрела на Мейбора. — Болезни для меня не диво, но эта мне неведома. Не далее как вчера я говорила с лордом Мейбором, и он был в добром здравии. Не пожар ли стал причиной болезни?

— Нет, ваше величество, — почтительно вмешался Крандл. — Лорд Мейбор ушел с праздника еще до пожара.

Королева легонько сжала руку Мейбора.

— Сейчас я уйду, но я рада, что решила прийти. Тотчас же пришлю вам мою лекарку. Доброго вам дня. — Она кивнула Кедраку и вышла. В тот же миг Мейбор выхватил у сына осколок зеркала и дрожащей рукой поднес его к лицу. Увиденное вызвало у него припадок мучительного кашля.

Кроп всю ночь не смыкал глаз, сидя у ложа Баралиса, который то приходил в себя, то вновь впадал в беспамятство.

Когда первый свет проник в комнату, Баралис начал беспокойно метаться. Кроп, вскочив, увидел, что хозяин весь в поту и его бьет дрожь. Кроп пощупал лоб Баралиса — лоб был горяч. Кроп поспешил охладить его влажной тканью.

Ожоги, покрывавшие лицо и руки больного, начинали рубцеваться, и во многих местах виднелись пузыри.

Баралис стал бормотать слова, которых Кроп не понимал, и все никак не унимался, продолжая метаться в постели. Кроп испытывал страх, видя своего могущественного господина столь беспомощным. Кроме того, он боялся, что хозяин изнурит себя своими метаниями. Кроп пытался утихомирить его, осторожно прижимая к постели, укрывая простынями и тяжелыми одеялами.

Надо, чтобы хозяин поспал спокойно, тогда его силы восстановятся. А он все не утихает — его снедает какая-то душевная смута, не дающая покоя телу. Кроп решил, что хозяину надо дать снотворного зелья, чтобы погрузить его в более мирный сон. Слуга отправился в библиотеку и стал рыться в многочисленных бутылях — он не раз видел, как Баралис принимал снотворное по ночам, когда сон не шел к нему. Вот эта бутылка, пожалуй, — у нее на пробке сова. Кроп любил сов.

Он вернулся к ложу больного и своими большими неуклюжими руками влил немного лекарства между распухших губ Баралиса. Потом сел на свое место у изголовья и нащупал за пазухой свою коробочку. Кроп был счастлив, когда просто глядел на нее, — такая она была красивая, с крохотными морскими птицами на крышке. Кроп уселся поудобнее с коробочкой в руке, приготовясь просидеть около хозяина сколько будет нужно.

Таул стоял на палубе «Чудаков-рыбаков», глядя на темный сверкающий океан. До Ларна осталось два дня пути, и Таул не знал, что должен чувствовать по этому поводу: облегчение или страх.

— Эй ты! — крикнул ему Карвер, вырвав из задумчивости. — Чего это тебе вчера вздумалось накормить нас сырой репой? У меня чуть кишки ночью не вылезли.

— Это не от репы, Карвер, — заявил Файлер, подойдя к ним. — Это море наконец тебя доняло. Тому, кто родился в горах, ввек не стать настоящим моряком. Просто твоя истинная натура не сразу себя показала.

— Я родился не в горах, а в предгорьях, — с негодованием возразил Карвер. — А в море стал выходить, когда еще и на ногах-то не стоял. И никакой морской болезни у меня сроду не бывало. Это вот его стряпня меня доконала — кишки прямо взбунтовались. Ты гляди, парень: еще одно крошево из репы с пастернаком — и ты за бортом.

— Очень сожалею, что обед не пришелся тебе по вкусу, Карвер. Если кто-нибудь покажет мне, как растопить плиту, и принесет мне немного дровишек, я подам эту самую репу вареной.

— Не желаю я больше видеть репу на борту этого судна. И вообще никогда в жизни — тогда я умер бы счастливым. Сготовь что-нибудь приличное.

— Почему бы тебе тогда не наловить мне рыбы, Карвер?

— Терпеть ее не могу.

— Как это: ты плаваешь на судне под названием «Чудаки-рыбаки» и не выносишь рыбы? — веселился Файлер. — Твои предгорья, видать, были сильно высокие. В первый раз вижу моряка, который не ел бы рыбу.

Карвер готовил уничтожающий ответ, но тут другой матрос крикнул Таулу:

— Эй ты, тебя капитан зовет. Шевелись — он ждет у себя в каюте.

— Всыплет он тебе сейчас за твою репу, — пробурчал Карвер вслед Таулу.

Под палубой было очень тесно, а из-за низкого потолка Таул не мог выпрямиться во весь рост. Он постучал, получил позволение войти и оказался в крохотной темной каютке, уставленной книгами и освещенной тусклой масляной лампой.

Капитан, неприветливо взглянув на Таула, велел ему сесть и разлил по кубкам ром.

— Лучший ром в Обитаемых Землях, парень. Залпом его лучше не пить. Я не хочу держать ответ перед Стариком, если ты свалишься за борт.

— Мне кажется, вам хорошо заплатили за этот рейс, капитан, — заметил Таул. — Вас никто не принуждал. Вы сами согласились идти на Ларн.

Капитан, пропустив эти слова мимо ушей, отпил глоток и подержал ром во рту.

— Главное, что отличает хороший ром, — это не крепость, а мягкость. Только хороший ром имеет мягкость и густоту, скрывающие его истинную силу. Вот попробуй.

Таул сделал глоток, так и не поняв, слышал ли капитан его слова. Но ром мигом рассеял все его мысли. Непонятно, как капитан Квейн мог находить этот напиток мягким, — Таулу он обжег горло, как огонь. Капитан, видя это, улыбнулся.

— Первый глоток всегда ошарашивает. Попробуй еще раз, да не спеши — дай рому поплясать на языке.