Елизавета Дворецкая - Золотой сокол

У каждого двора толпа останавливалась, другой старик протягивал мешок открывшей дверь хозяйке, и все хором требовали:

На воеводский двор обе толпы ввалились одновременно. Старики шли с бороной и решетом семян, вокруг них вертелись «козы» и прочие «лешие» со своими факелами. Зимобор стоял на крыльце, раскладывая пироги, лепешки и жареные свиные ноги по протянутым к нему коробам. Как доброму хозяину, ему обещали «и в конюшню конев, и в хлевушку коров», и даже в подпечку котят. А он смотрел на старика с решетом и не мог понять, откуда тот возник, — в Ольховне он таких не видел. Конечно, сегодня все ряженые, но где взять такой рост, такую белую бороду, совсем не похожую на кудельные космы остальных «стариков», с визгом и совсем не старческой резвостью носившихся по двору за горбатыми и страшными «старухами». Волхв, что ли, какой-то из леса вышел? Есть такие, что живут весь год в глуши и не видят людей, зато знают много тайного — спросить бы у него о Дивине, может, ему известно, что делается на Той Стороне?

А старик важно ходил по двору, засевал снег семенами, а перед ним плясала и кривлялась «коза», сзади старухи волокли борону, следом резвилась вся ватага. Вот вся толпа пошла дальше по улице, дружина и челядь повалили за ними. Оставаться дома в эту дикую, жуткую и такую веселую ночь было и скучно, и опасно. В каждом доме был приготовлен стол, покрытый лучшей, новой скатертью, были разложены в мисках и горшках самые лучшие угощения — в основном те же блины и каша с черемухой, древнейшая еда для поминания предков. В каждом доме горел огонь, лучины гостеприимно освещали накрытый стол. Сейчас, когда живые бесновались на улице, всеми способами заклиная будущее плодородие земли и плодовитость всего живого, умершие придут в свои прежние дома и невидимо сядут за эти столы. Никто из живых при этом присутствовать не должен, и Зимобор, не возвращаясь в гридницу, побежал вслед за всей толпой. От криков и песен, от мелькания огней, от верчения и скакания, от игры рожков и сопелок его печаль прошла, в крови кипело возбуждение, от которого было жарко. По коже пробегал озноб, было жутко и весело разом, хотелось так же скакать и кружиться, как скакало и кружилось все вокруг. Старики и старухи, медведи и козы, живые и мертвые вертелись в общей пляске во славу Велеса, бога этих темных ночей, хозяина всех богатств земли и подземелий, лесов и полей, бога умерших и еще не родившихся.

Из сеней выскочила еще одна дикая фигура и понеслась через двор, распевая диким голосом:

— Мы ходили, мы ходили через горы на поля!

По голосу Зимобор узнал Радоню: на нем была длинная женская рубаха, из-под которой торчали мужские сапоги, лицо закрывала страшная берестяная личина, на которой были намалеваны огромные глаза и широкий красный рот с черными зубами, а по спине болталась длинная кудельная коса.

— А ты, княже, что стоишь? — Перед Зимобором вдруг выросла еще одна фигура — среднего роста, плечистая, в волчьей накидке и в диковинной личине в виде волчьей головы. Голова была как живая — уши стояли торчком, в глазах горела зеленая искра, пасть с блестящими белыми зубами дышала теплом.

У Зимобора поплыло перед глазами: эта фигура вынырнула оттуда, из тьмы иномирных глубин, с которыми в эту ночь сливался земной мир. От нее веяло жаром, как из кузницы, и обжигающим холодом, как из проруби. Оборотень куда-то звал, что-то обещал, к чему-то подталкивал, но неясно было, есть ли он на самом деле или мерещится.

— Не стой, грейся! Иди, княже, иди к людям, а то счастье свое проспишь! — волчьим низким голосом прорычал оборотень, но Зимобор его отлично понял. — Иди, да по сторонам гляди, как следует: бегает тут белая козочка, дразнит серого волка! Что сегодня упустишь, потом весь год не догонишь!

Зимобор поймал брошенную маску: к шапке с медвежьими ушами была старательно пришита берестяная личина с медвежьей мордой и такими же страшными черными зубами. Живо стащив полушубок, он вывернул его мехом наружу и теперь ничем не отличался от буйной толпы.

Оборотень куда-то исчез, и хорошо: он не казался угрожающим или враждебным, но само его присутствие сковывало и наводило оторопь.

Выскочив за ворота, Зимобор опять наткнулся на Радоню.

— Бежим, «старичка» какого-нибудь в уголок загоним! — вопил кметь и несся по истоптанному снегу.

«Старички» его уже заметили, и в толпе послышался женский визг. Горбатые «старухи» ловили «стариков», лезли черными лапами под одежду, норовили поцеловать куда-нибудь под бороду, а те отбивались и визжали девичьими голосами. Какой-то подозрительно малорослый «медведь» с хриплым ревом гнался за «старухой» выше его на две головы, а «старуха», будучи зажата в угол у чьей-то двери, вдруг сама с воплем кинулась на «медведя» и утащила его в сени — проверить, что у него там под шкурой. «Медведь» завизжал, было коротко и звонко, но быстро умолк.

Все перемешалось; Зимобор то сам бегал за кем-то, то убегал от кого-то, и совсем нельзя было понять, то ли вот это чучело в растрепанной кудели изображает старуху, то ли козу, то ли лешего, то ли кикимору и охотится ли оно на настоящих девушек под звериными личинами и мужской одеждой или убегает от мужчин в женских рубахах. Много было визга, много воплей и хохота, когда кто-то из ловцов, догнав выбранную добычу, обнаруживал под ее нарядами все то же самое, что имел и сам. Но из сеней, хлевов и курятников доносились звуки борьбы и понятной возни, знаменовавшей удачную охоту. Зимний праздник заклинания всеобщего плодородия был важен не меньше, чем летняя Купала, и дикому возбуждению беснующихся ряженых не мешал даже холод.

Несколько раз Зимобору мерещилась в толпе оскаленная волчья морда и спина, покрытая серой, с серебряным отливом, волчьей шерстью. Где-то в общем шуме низкий, звучный голос пел веселые, задорные песни, черная, серебристая тень мелькала, овевая лица теплом и холодом, но не давалась взгляду, растворялась во мраке и шуме. Разглядывать было некогда: кто-то хватал Зимобора, кого-то хватал он, иногда в общей свалке перед чьим-нибудь крыльцом даже не видя, что под руками. Двое парней барахтались прямо на снегу посреди улицы — один был одет старухой, а другой козлом с огромными рогами и кудельной бородой: козел прыгал над лежащей старухой, а она и вопила, и стонала, и охала, и народ с хохотом огибал их, кто-то спотыкался, а кого-то «козел» норовил сцапать и пристроить к «старухе».