Владимир Васильев - Звезды над Шандаларом

Мирон думал о вере, вере в людей. Как сложится теперь история Мира? Способны ли люди сами вершить свою судьбу, издавна приученные к непрошенной опеке? Хотелось верить, что да.

Мирон вздрогнул. Ему показалось, что до боли знакомый голос Лота нашептывает в ухо в такт песне:

— Хорошо, Лот, — тихо сказал Мирон. — Я не буду грустить, раз ты этого не хочешь. Но я буду помнить тебя.

Всегда.

И он стал вполголоса подпевать матросам.

Четвертый день кряду не было дождя — вот что меня более всего удивляло. А ночами на севере синеватыми точками светились звезды. Я их видел в третий раз за всю жизнь, если не считать эти странные тихие ночи за один.

Здесь, на северо-востоке, обыкновенно бывает холоднее, чем в Тороше, сказывается близость гор, но сейчас я даже ночами потел в двух своих куртках. В полдень над болотами поднимались тяжкие облака вонючих испарений. И над Кит-Карналом туман висел гуще обычного. Я не переставал этому изумляться.

В среду, шестнадцатого марта, я подкреплялся похлебкой из пойманного накануне сома и уже собирался мыть миску с ложкой, но тут из зарослей ольховника показался растрепанный небритый мужчина неопределенного возраста. Может, лет тридцати пяти, а может, и всех пятидесяти. Справедливо рассудив, что он, возможно, голоден, я учтиво пригласил его разделить со мной трапезу, благо похлебки оставалось еще чуть не полкотелка. Путник не отказался.

Пока он ел, я внимательно рассмотрел его. Он был в самом деле небрит: недельная щетина вкупе с взлохмаченной, отродясь не знавшей ножниц и мыла шевелюрой, придавала ему на редкость неряшливый вид. Засаленная телогрейка, невозможно уже понять какого цвета, мятые матерчатые штаны и неуклюжие сапожищи в засохших пятнах тины и грязи тоже не делали из него принца. Я предположил, что это какой-то опустившийся старатель, бредущий с прииска в людные места.

Не могу назвать себя образцом опрятности, но даже в этом забытом всеми захолустье раз в два дня я ножом соскабливал с подбородка отросшую щетину и регулярно чистил верхнюю куртку.

Насытившись, путник поблагодарил за угощение и, сославшись на спешку, собрался уходить.

— Я — послушник Назар Кичига из Тороши. Не назовешь ли себя, мил-человек? — спросил я как мог сердечно.

Путник задержался, глядя на меня с интересом, как мне показалось.

— Я вовсе не человек, — сказал он просто. — Я — Весна.

Надо ли говорить, что я удивился такому неожиданному ответу.

— Весна? — переспросил я, собираясь с мыслями. — Но ведь Весна — это явление, а не существо.

— Несомненно, — подтвердил он. — Я и есть явление. Поскольку же ты — человек, меня ты видишь тоже в образе человека. Выдра, к примеру, увидит меня выдрой.

— Но, — возразил я, — тогда ты должен выглядеть как молодая девушка, красивая и пригожая.

— Кто это тебе сказал? — изумился Весна. — Чушь какая! Будешь тут красивым, по грязище всю жизнь чапая! (он так и сказал — чапая). Да и заставь попробуй девку всю жизнь по грязи чапать, тепло за собой тянуть! Это я, дурень старый, тяну лямку. Привык уже, верно. Однако, извини, некогда мне болтать. Почитай, двести лет я в ваш край не наведывался.

— Что же привело тебя теперь? — воскликнул я, ибо ни для кого не секрет, что Шандалар давно уже не знал времен года.

— Тень пропала. Раньше здесь повсюду лежала Тень, вот мне ходу и не было. А теперь пропала, я и пришел. Ну, до встречи через год, послушник.

Весна повернулся и ушел на север, а я еще долго глядел ему вослед, держа перед грудью деревянную миску.

Когда же я взглянул на юг, миска выпала из моих ослабевших рук.

Там, откуда пришел Весна, полнеба очистилось от облаков, и ничего более голубого и прекрасного я никогда прежде не видел.

А посреди всего этого великолепия ослепительно сияло Солнце.

Назар Кичига, послушник.

Приход Тороши, летопись Вечной Реки, год 6946-й.

К апрелю солнце жарило над Шандаларом, словно это не Шандалар, а южный Туран. Тучи попросту исчезли, и эта ужасающая бездна нависла над нами, грозя поглотить все и вся. Дети первое время боялись выходить из домов. А как зазеленели болота! Глаза утомлялись от нестерпимо яркого света и обилия красок. Реки мелели чуть ли не на глазах, самые крохотные пересыхали вовсе. Появились целые тучи мерзкого вида крылатых насекомых, которые нещадно жалили людей и скот. Рис и опока сохнут на корню, а поля, с которых еще совсем недавно приходилось спускать лишнюю воду, теперь требуют орошения.

Становится теплее с каждым днем: куртки, теплые меховые куртки, раньше без которых за порог ни ногой, пылятся по домам без дела, а шандаларцы разгуливают в легких рубашках.

Никто не знает, радоваться или плакать. Мы разучились жить, как весь остальной Мир, а жить по своему уже не удастся. Но кое-что сохранилось в людской памяти. Говорят, «Надежда» привезла из Гурды пшеничное зерно — кто-то из окрестных фермеров намерен его сеять. Правда, знающие люди утверждают, что отныне нельзя сеять, когда вздумается. Для всего, будто бы, существует свой срок.

Повсюду из земли, высохшей и затвердевшей, лезет веселая зеленая трава — и как семена сохранялись долгие годы? Коровы, впервые в жизни покинувшие стойла, а также лоси едят ее с видимым удовольствием.

Не знаю, что нас ждет. Думаю, мы сумеем полюбить это тепло, это Солнце, этот слепящий свет, и отвыкнем от дождей и туманов. Научимся выращивать злаки и овощи прямо под открытым небом. И привыкнем каждую ночь видеть в распахнутых окнах звезды. Звезды над Шандаларом.

Но не думаю, что это будет легко.

Ринет Уордер, настоятель.

Приход Зельги, летопись Вечной Реки, год 6946-й.

Юго-западный ветер трепал кроны вековых буков и рвал в клочья низкие облака. Но Клим чувствовал: ветер скоро утихнет. Чутье его никогда не подводило.Поправив заплечный мешок, он размеренно зашагал по утоптанной тропе.Куда вели его ноги, Клим не знал. Жизнь в крохотном городке на границе степей и леса ему осточертела, даже частые набеги прибрежников не разгоняли навалившуюся скуку. Клим честно сражался на стенах бок о бок с горожанами, а про себя все твердил: «Уйду... Уйду...»