Роберт Говард - Валузия (сборник стихов)

Когда на гребне вала мятежа

Вознесся я на трон владык валузских,

Убил тирана и с его главы

Сорвал корону древних властелинов,

То вместе с ней сорвал я и тебя,

Как спелый плод, созревший, сочный, сладкий,

Мой давний сон, заветная мечта,

Валузия, великая держава.

Ни разу не был в женщину влюблен,

И вот теперь, как в женщину, влюбился

В тебя одну, Валузия моя,

Страна-колдунья... Ты — владенье снов,

Очарований, чар и чародейства,

Край призраков, теней забытых царство!

Я — Кулл! Я — царь! Тобой владеть я буду,

Как долженствует мужу и царю.

Я всю тебя возьму — твои просторы,

Богатства, тайны древние твои,

Труды людей, сокровищ древних клады,

Проклятья магов, знанья мудрецов,

Дворцы, руины, храмы, города,

Долины, горы, реки и ущелья,

Все песни ветра, голоса лесные

И солнца луч на чашечке цветка.

Я все тебе отдам: мою отвагу,

Мой меч, мой разум, душу, плоть и кровь!

Валузия моя, моя любовь...

“The King and the Oak”

Тонуло солнце в закатной крови, и ночь вставала стеной.

С мечом на поясе ехал царь глухой дорогой лесной.

Кружили коршуны в вышине, в небесах несли караул,

И миру ветра разносили весть: “Вот к морю едет царь Кулл!”.

Утонуло солнце в своей крови, погребальным костром горя,

И встал серебряный череп луны, чары свои творя.

И в свете призрачном ожил лес, словно духов зловещих рать,

Которую демоны лунных чар сумели в ночи собрать.

Да, ожил каждый дуплистый ствол, любой узловатый сук,

И деревья ветви тянули к царю, точно тысячи жадных рук.

Тут, вырвав корни свои из земли, будто восставший труп,

Шагнул и Куллу путь преградил старый могучий дуб.

На лесной дороге схватились они, царь и ужасный дуб.

Был безмолвен бой, и лишь хрип порой срывался у Кулла с губ.

Ведь были тут не нужны слова и бессильна людская речь,

И игрушкой жалкой в стальной руке верный сломался меч.

А леса сумрачный хор им пел напев, леденящий кровь:

“Мы правили здесь до прихода людей, и править мы будем вновь!”.

Исчезнет в безвременье древний мир... Ведь кто силен, тот и прав.

Вот так пред воинством муравьев склоняется царство трав.

До рассвета длилась эта борьба, как жуткий ночной кошмар,

И Кулла ужас вдруг охватил пред силою древних чар.

Но утро пришло, и вот уже заря улыбнулась спящей земле,

И были руки его в крови на холодном мертвом стволе.

Очнулся он. Свежий ветер гнал зеленого леса шум,

И молча Кулл продолжил свой путь, полон глубоких дум.

Это было у края земли, где вели

Твердь и море извечный свой спор,

Там, где волны на приступ, как воины, шли,

Покидая родимый простор.

Вал за валом вставал, словно смерти искал,

Разбиваясь о берег морской.

Ехал берегом Кулл меж утесов и скал,

Непонятно охвачен тоской.

Ехал вслед за царем на буланом коне

Сам прославленный Брул Копьебой,

Размышляя о долгой, жестокой войне,

Вспоминая последний свой бой.

Тучи тучными тушами в небе ползли,

И пучина была глубока,

И утесы — гранитные кости земли —

Подымались кругом из песка.

И решил отдохнуть у подножья тех скал

Истомленный усталостью Кулл...

Брул костер разложил и коней расседлал,

Царь прилег на песок и уснул.

Резко чайки кричали, и бился прибой

В берега, как и будет во век...

И увидел такое тут Брул Копьебой,

Что еще не видал человек.

Выходила из моря живая гора,

Непомерно огромная тварь,

Направляясь туда, где лежал у костра

Мирно спящий Валузии царь.

Все выше и выше со мрачного дна

Возносясь над бурной водой,

Неотвратно, как смерть, приближалась она,

Черной глыбой средь пены седой.

Вот пала на берег гигантская тень.

— Валка! — только и выдохнул Брул,

И от этого звука, как чуткий олень,

Вмиг вскочил пробудившийся Кулл.

Распрямился пружиной — и меч наголо!

В сердце кровь, как огонь горяча...

Солнце тусклое бледное пламя зажгло

На клинке боевого меча.

Был могучим размах развернувшихся плеч,

Но раздался лишь скрежет и звон.

Выбил искры из шкуры чудовища меч,

Словно в камень ударился он.

Точно адский огонь чешуя горяча

И тверда, словно вечный гранит.

От зубов и клыков, от огня и меча

Жизнь чудовища верно хранит.

А оно облизнулось, смотря на царя

Как на некую редкую сласть.

Запылали глаза, дикой злобой горя,

И разверзлась ужасная пасть.

Нависало над ними оно, как гора,

Выше скал всех на добрую треть,

И подумал тут Брул, что, как видно, пора

Им обоим пришла умереть.

Кулл увидел, что меч чешую не берет.

Охватил его яростный гнев

И могучим прыжком он рванулся вперед,

В пасть врага, словно бешеный лев.

Меч вонзился в живую упругую плоть

— В тот удар Кулл все силы вложил —

И все глубже входил, и добрался он вплоть

До сплетения жизненных жил.

Испустила тут тварь оглушительный вой,

Пал ничком обезумевший Брул,

И из пасти отверстой явился живой

Царь Валузии, яростный Кулл.

Следом хлынула кровь, как пурпурный сок,

И кровавым заката был луч,

Что окрасил внезапно холодный песок,

Пробираясь меж сумрачных туч.

И следили они, жаждя смерти врагу,

Пикт отважный и доблестный царь,

Как под грохот валов на пустом берегу

Издыхает ужасная тварь.

А потом оседлали горячих коней

И поехали медленно прочь.

И шумела пучина. И чайки над ней

Замолчали. И близилась ночь.

Мы в поход идем, на Змея

Ополчившись, и как встарь

Возглавляет наше войско

Грозный Кулл — наш славный царь.

Скачет в латах и короне,

Плащ струится с мощных плеч,

И на поясе сверкает

Золотой насечкой меч.

Скачет царь, грозе подобен.

Годы мира позади.

Твердь ложится под копыта,

Знамя вьется впереди.

Милости неба даря,

Валка, храни ты царя!

Скачем следом за царем мы,

Каждый вплоть до пят одет

В ужасающе прекрасный

Боевой кровавый цвет.

Не найти нам в битве равных,

Верной гвардии царя,

Имя Алые Убийцы

С честью носим мы не зря.

Скачут Алые Убийцы,

Край родимый позади.

Твердь ложится под копыта,

Злая сеча впереди.

Валка, в огне и крови

Милость свою нам яви!

Вслед за нами рысью скачет

Грозных воинов отряд.

Как валы седого моря,

Мчатся в бой за рядом ряд.

Хоть сражаются за деньги,

Но надежны, точно твердь,

Устрашившись, их обходит

Стороною даже смерть.

Скачут молча и угрюмо.

Годы службы позади.

Твердь ложится под копыта.

Что-то ждет их впереди?

Валка, помилуй ты их,