Мария Галина - Совсем другая сторона

— Привет, кейя, — сказал он.

Я перевела дух и сказала:

— Мне очень жаль. Я видела все, что там произошло. Я была при этом.

— Мы тоже видели, — неодобрительно сказал лемм. — Многим было очень плохо.

— Мне самой было очень плохо, — горько сказала я.

Лемм оглядел меня. Глаза у него были, как у ящерицы — янтарные, с вертикальными зрачками.

— Ты правильно сделала, что собралась домой, кейя — сказал он.

— Вы что-нибудь знаете?

На площади вдруг стало очень тихо. Так тихо, что я услышала как стучит мое собственное сердце — очень медленно.

Он по-прежнему не отводил от меня глаз.

— Мы не отвечаем на вопросы, — наконец, сказал он, — Ты сама должна решать…

— Что?

Но платформа уже набрала скорость. Она быстро отдалялась, держась по-прежнему в полуметре от земли и повторяя в своем движении все впадины и выпуклости почвы, словно в нее был встроен локатор — может, так оно и было. Я следила за ней, пока она не скрылась за низким пологим холмом, потом вернулась к телеге.

Благодетель мой уже забрасывал в нее какой-то груз — я бы его не узнала посреди бела дня, но он сам сказал:

— Ты собираешься ехать, или нет?

— Собираюсь. Просто я ходила по площади. Пыталась что-нибудь выяснить.

— Выяснила?

— Похоже, мне надо домой.

Он сказал:

— Я высажу тебя по дороге. Там уже недалеко. Ты дойдешь еще до темноты.

Телега ехала по мягкой земле, по зеленой траве, под небом, которое сегодня казалось почти синим. Мой спутник не слишком торопился, и не гнал лошадь, а я, хоть и изо всех сил желала бы ехать быстрее, не могла сказать ему об этом, потому что полагала, что не нужно напрягать людей, когда они и без того для тебя что-то делают.

Равнина была пустой и небо было пустым, и было даже почти жарко.

Наконец, он остановил лошадь — по моему, посреди голой степи, где не было ни одного ориентира, никакого знака, что остановиться надо именно здесь, и сказал:

— Тебе нужно идти туда.

Он махнул рукой, указывая направление. Я видела лишь зелень, которая вдали сливалась в один сплошной ковер, да пустой горизонт. Но люди этой стороны как-то различали направление в таких вот местах. Я поблагодарила его, слезла с телеги, закинула на плечи мешок и отправилась в путь.

На этот раз идти было легко. Трава легко стелилась под ноги, в спину мне дул теплый ветер и, где-то ближе к вечеру, я увидела свой дом. Он стоял на холме — его было видно издали. На самом деле, он был не так близко, как мне показалось вначале — я потратила часа два, поднимаясь наверх, и, когда я подошла к нему поближе, уже совсем стемнело.

Тогда я и увидела, что там горит свет.

Свет горел в одном из окон цокольного этажа, но я не видела — в каком именно, только теплые отблески на дереве и на камне. Я было прибавила шагу, но вскоре устала и сбилась на прежний медленный подъем — то ли, холм оказался круче, чем мне помнилось, то ли давала знать накопившаяся за все эти месяцы скитаний усталость. Когда я добралась до ограды, было уже совсем темно. Я пошла вдоль стены — в иное время я разыскала бы медную дощечку на воротах, но сейчас мне не хотелось поднимать шум. Кто его знает, кто там жжет в доме огни?

Я дошла до ворот и толкнула створки — просто на всякий случай — и, к моему удивлению, ворота под рукой медленно подались. Створки скрипнули и распахнулись. Я оказалась перед черным провалом — со двора не доносилось ни звука. Словно я стояла у кладбищенской ограды. Первый раз за все время я пожалела, что у меня нет оружия. Я оказалась в каком-то дурном сне, в котором близкий человек, которого ты так хорошо знаешь, вдруг, по приближении, оказывается чем-то другим, подделкой, чем-то, что в любую минуту может проявить свое истинное существо, а пока исподтишка ухмыляется за твоей спиной. Я прошла по дорожке — гравий тихо хрустел под ногами — по крайней мере, этот звук был вполне реальным. Но в полной тишине даже он казался слишком громким. Крыльцо оказалось передо мной, оно было темным, слишком темным, потому, что фонарь, который освещал его раньше, не горел. Я поднялась на цыпочки, вытянула руку и нащупала кончиками пальцев острые осколки — он был разбит. Разбить прочное, выделанное леммами стекло было не так-то просто; скорее всего, в него выстрелили. Дом, до которого я добиралась так долго, стоял передо мной тихий и страшный. Прежде, чем распахнуть двери, я помедлила еще немного, несколько ударов сердца, потом толкнула дверь ладонью и она провалилась вовнутрь. Коридор был очень темным, я наступила на что-то мягкое. Я вздрогнула и резко отпрянула, но это оказалась всего лишь сваленная на полу грудой одежда. Из просторной комнаты, которая составляла весь нижний этаж, в коридор пробивалась полоска света. Я прислушалась — там было тихо. Я сощурилась, чтобы свет сразу не ударил по глазам, немного постояла в луче и быстро шагнула через порог.

— Привет, — сказал Хаарт.

Я резко обернулась — голос раздавался откуда-то сбоку.

Он сидел в кресле, в дальнем конце комнаты, куда почти не доходил свет единственного фонаря.

— О, Господи, — медленно сказала я.

Я могла бы узнать его только по голосу. Незнакомый человек сидел в кресле, грузный, страшный, лицо у него было опухшее и тяжелое. Выражения в темноте не разглядеть.

— Ну, что ты смотришь? — с усмешкой сказал он. — А что ты тут, собственно, ожидала увидеть?

— Я… не знаю. Я думала, ты погиб…

— Так оно и есть, в общем, — тихо сказал он.

— Послушай, Хаарт, — я попыталась собрать остатки здравого смысла, — Я ждала тебя в фактории. Когда ты не пришел за мной, как обещал, я решила, что тебя убили. Потом факторию разгромили. Я одна уцелела, понимаешь? И, когда они отъезжали — а я видела, как они отъезжали — там были наши лошади.

Он молча кивнул.

— Мне некуда было деваться, там валялись одни лишь трупы. Куда мне было идти? Я все равно собралась домой.

— Ты очень долго шла. — сказал он.

— От фактории? Через Кочевье?

Он сказал:

— Там, где-то в ящике, должны быть свечи. Если найдешь, зажги парочку.

— Я могу передвинуть фонарь поближе.

— Нет… не надо. Фонарь — это слишком ярко.

Только теперь, когда глаза у меня привыкли к этому тусклому свету, я увидела, что в доме побывали. Не то, чтобы тут стоял сплошной разгром — видимо, Хаарт прибрал то, что уж очень бросалось в глаза, — но было как-то пусто. Исчезли темные стулья резного дерева, не было посуды на полках, даже плетеных из тростника циновок на каменном полу.

— Тут кто-то был? — спросила я.

— Да, — неохотно ответил Хаарт — тут кто-то был.

Я выдвинула ящик, где всегда хранились всякие хозяйственные мелочи и, порывшись там, в общей груде хлама, нашла свечи. Подсвечника я нигде найти не могла, поэтому я просто зажгла две свечи, прикрепив их бок о бок к глиняной плошке.