Neil Gaiman - Американские боги (пер. А.А.Комаринец)

Чад вывел его в офис. Лиз уже выключила телевизор. Чернокожий помощник шерифа оценивающе оглядел его.

– Ну и верзила, – сказал он Чаду.

Лиз передала ему бумажный пакет с имуществом Тени и взяла расписку в получении.

Чад переводил взгляд с Тени на помощника шерифа.

– Послушайте, – сказал Чад негромко, но так, чтобы Тень мог его слышать. – Я только хочу сказать, что происходящее мне не слишком нравится.

Помощник шерифа кивнул:

– Обратитесь в соответствующие инстанции, сэр. Наша работа – просто забрать и привезти его на место.

Чад кисло скривился.

– О'кей, – сказал он, повернувшись к Тени. – Через вон ту дверь и в машину.

– Куда?

– На двор. К машине.

Лиз отперла двери.

– Смотрите, чтобы эта оранжевая униформа вернулась прямо к нам, – приструнила она помощника шерифа. – В прошлый раз, когда мы послали задержанного в Лафайет, униформу нам так и не вернули. А она стоит округу денег.

Тень вывели через двор, где ждала со включенным мотором машина. И не машина департамента шерифа. А черный «таунлинкольн». Другой помощник шерифа, белый мужик с проседью и седыми усами, стоял у дверцы, куря сигарету. Когда они подошли, он раздавил окурок каблуком и открыл перед Тенью заднюю дверцу.

Тень неуклюже сел – движения ему сковывали наручники и ножные кандалы. Решетки между задним и передним сиденьями в машине не было.

Оба помощника шерифа сели вперед. Чернокожий тронул с места.

– Давай же, давай, – забормотал он, барабаня пальцами по рулевому колесу в ожидании, когда распахнутся ворота.

Чад Муллиган постучал в боковое стекло. Бросив взгляд на водителя, белый помощник опустил стекло.

– Вы не за тем человеком приехали, – рявкнул Чад, – вот и все, что я хотел сказать.

– Ваши замечания будут взяты на заметку и переданы в соответствующие инстанции, – ответил водитель.

Распахнулись ворота во внешний мир. Снег все еще падал, белый и ослепительный в свете передних фар.

Водитель надавил на газ, и вот они уже, миновав проулок, выехали на Главную улицу.

– Слышал, что случилось со Средой? – спросил водитель, теперь его голос звучал иначе: был стариковским и знакомым. – Он мертв.

– Да. Я знаю, – отозвался Тень. – Видел по телевизору.

– Сволочи, – выругался белый офицер. Это были первые его слова, и голос у него был хриплый, с сильным акцентом, и подобно голосу водителя, знакомым Тени. – Ну и сволочи же, скажу я тебе, эти сволочи.

– Спасибо, что приехали за мной, – сказал Тень.

– Не за что, – бросил через плечо водитель. – В свете фар встречной машины его лицо словно постарело.

И ростом он как будто тоже уменьшился. В последний раз, когда Тень его видел, он был облачен в канареечно-желтые перчатки и клетчатый пиджак. – Мы были в Милоуки. Пришлось ураганом сюда нестись, когда Ибис позвонил.

– Ты думал, мы позволим им запереть тебя и отправить на электрический стул, пока я не расшиб тебе башку молотом? – мрачно спросил белый помощник шерифа, роясь по карманам в поисках сигарет. Акцент у него был восточно-европейский.

– По-настоящему все пойдет верх дном через час или около того, – сказал мистер Нанси, который с каждым мгновением все более становился самим собой. – Когда тебя действительно приедут забирать. Придется притормозить перед тем, как выедем на пятьдесят третью трассу, чтобы снять с тебя кандалы и переодеть в твою одежду.

Чернобог с улыбкой показал Тени ключ от наручников.

– Усы мне нравятся, – сказал Тень. – Тебе идет.

Чернобог пригладил их пожелтевшим пальцем.

– Спасибо.

– А Среда? – спросил Тень. – Он правда мертв? Это ведь не какой-то фокус?

Тут он сообразил, что еще, сколь бы глупо это ни было, цеплялся за тень надежды. Но выражение лица Нанси сказало ему все, и надежда развеялась.

14 тысяч лет до нашей эры.

Холодно тогда было и темно, когда на нее снизошло видение. Ведь дневной свет на Дальнем Севере – и в полдень тускло-серый, и день наступал, и уходил, и наступал снова: интерлюдия между двумя темными временами.

Племя, как они тогда назывались, было маленькое: кочевники Северных Равнин. Был у них бог, что жил в черепе мамонта и грубой накидке, сшитой из мамонтовой шкуры. Звался он Нуниуннини. Когда племя останавливалось на отдых, бог тоже отдыхал на деревянном каркасе высотой в человеческий рост.

Она была законоговорительницей своего племени, хранительницей его тайн, и имя ей была Атсула, что значит лиса. Атсула шла впереди двух воинов, которые несли на длинных шестах бога, закутанного в медвежьи шкуры, дабы не увидели его глаза непосвященных во время, не провозглашенное священным.

Со своими шатрами племя кочевало по тундре. Лучшие шатры были из шкур карибу, и таков был священный шатер, где сейчас сидели четверо: законоговорительница и жрица Атсула, старейшина племени Гугви, военный вождь Яану, и разведчица Калану. Атсула созвала их сюда через день после видения.

Атсула наскребла лишайников в огонь, потом левой, усохшей, рукой подбросила высушенных листьев: от них повалили серый, режущий глаза дым со странным острым запахом. С низенькой скамеечки она взяла деревянную чашку, передала её Гугви. Сосуд до краев был полон темно-желтой жидкости.

Жрица выискала грибы-пунг – каждый с семью пятнышками; только истинная законоговорительница сумеет отыскать гриб с семью белыми точками на шляпке, собрать их в темную ночь перед новолунием и высушить на оленьем хряще.

Вчера перед сном она съела три сморщенные шляпки, и сон ее смущали страшные видения: яркие огни уносились в вышину, и огненные скалы сосульками рушились в пропасти. Среди ночи она проснулась в поту с полным мочевым пузырем и, присев над деревянной чашкой, пустила в нее струю мочи. Потом вынесла чашку из шатра и вернулась на постель из шкур.

Проснувшись, она выбрала из чашки комочки льда, так что на дне осталась лужица более темной, более концентрированной жижи.

Именно ее она теперь передавала по кругу: первому Гугви, второму Яану и последней Калану. Каждый отпивал большой глоток, а остаток допила Атсула и выплеснула последние капли на землю перед богом, возлияние Нуниуннини.

Четверо сидели в задымленном шатре и ждали, когда заговорит их бог, а снаружи дышал и завывал ветер.

Тогда Калану-разведчица, женщина, которая ходила и одевалась как мужчина и даже взяла женой Далани, четырнадцатилетнюю деву, зажмурилась, поморгала, потом встала и подошла к черепу мамонта. Она натянула себе на голову накидку из мамонтовой шкуры и стала так, чтобы ее голова вошла в его череп.

– Зло в этой земле, – сказал Нуниуннини голосом Калану. – И таково это зло, что если останетесь в земле ваших матерей и матерей до них, то все вы погибнете.