Neil Gaiman - Американские боги (пер. А.А.Комаринец)

Вечером была солонина. Вкус у нее был неприятный, и серую поверхность мяса покрывала радужная пленка. Так было в начале плавания. По мере того как шли дни, становилось все хуже.

Когда удавалось, Вутуту и Агасу сидели, тесно прижавшись друг к другу, говорили о матери, о доме и товарищах по детским играм. Иногда Вутуту пересказывала Агасу истории, которые слышала от матери, истории о Легбе, самом коварном среди богов, кто служил глазами и ушами Великого Маву, кто уносил творцу мира просьбы людей и доставлял его ответы.

Вечерами, чтобы скрасить монотонность плавания, матросы заставляли рабов петь песни и танцевать танцы их родной земли.

Вутуту посчастливилось, что ее загнали с детьми. Детей было слишком много, и внимания на них не обращали. Женщины были не так удачливы. На некоторых рабовладельческих кораблях рабынь многократно насиловала команда, считая это негласной привилегией плавания. Этот корабль был не из таких, что, однако, не исключало изнасилований.

Сотня мужчин, женщин и детей умерли в этом плавании, а тела их сбросили за борт; а некоторых узников бросали еще живыми, но зеленая прохлада океана охлаждала их предсмертный жар, и они тонули, ударяя по воде руками, захлебываясь, теряясь.

Сами того не зная, Вутуту и Агасу плыли на голландском корабле, но это вполне мог бы быть английский корабль или португальский, испанский или французский.

Черные матросы на корабле, с кожей более темной, чем у Вутуту, говорили пленникам, куда идти, что делать, когда танцевать. Однажды утром Вутуту поймала на себе пристальный взгляд одного из черных стражников. Когда она ела, этот человек подошел и стал смотреть на нее, не говоря ни слова.

– Зачем ты это делаешь? – спросила она. – Зачем ты служишь белым дьяволам?

Он усмехнулся, словно вопрос был самой смешной шуткой, какую он когда-либо слышал. Потом наклонился так, что его губы почти коснулись ее уха, а дыхание было столь жарким, что ее едва не стошнило.

– Будь ты постарше, – сказал он ей, – я заставил бы тебя кричать от счастья, что вставил в тебя мой член. Может, сегодня я так и сделаю. Я видел, как хорошо ты танцуешь.

Она поглядела на него орехово-карими глазами и решительно, даже с улыбкой произнесла:

– Если ты вставишь его в меня, я откушу его зубами, которые у меня внизу. Я колдунья, и зубы у меня там очень острые.

Ей понравилось, как изменилось его лицо. Не сказав ни слова, он ушел.

Слова сами вырвались у нее изо рта, но это были не ее слова: она их не думала, она их не произносила. Нет, поняла вдруг она, это были слова обманщика Легбы. Маву сотворил мир, а потом, благодаря хитрости Элегбы, потерял к нему интерес. Это Элегба, бог ловких проделок и вставших, как жезлы, членов, говорил ее устами, это он на мгновение вошел в нее, и той ночью перед сном она вознесла благодарность Элегбе.

Несколько рабов отказались есть. Их секли, пока они не клали еду в рот и не глотали, хотя сама порка была столь суровой, что двое мужчин от нее умерли. И все же никто больше не пытался уморить себя голодом, дабы обрести свободу. Мужчина и женщина попытались убить себя, спрыгнув за борт. Женщине удалось. Мужчину спасли и, привязав к мачте, секли большую часть дня, пока вся спина у него не превратилась в кровавое месиво, и его оставили привязанным, когда день сменился ночью. Ему не давали еды, а пить давали только его же мочу. На третий день он стал бредить, и голова у него вздулась и размякла будто старый арбуз. А когда он перестал бредить, его бросили за борт. А также на целых пять дней после попытки бегства рабов вновь заковали в кандалы и цепи.

Это было долгое путешествие, для рабов тяжкое, а для матросов неприятное, пусть они и очерствели сердцем в своем ремесле и перед самими собой делали вид, будто ничем не отличаются от фермеров, везущих на рынок кур и коров.

Пристали они в приятный, целительный день в Бриджтауне на Барбадосе, и рабов отвезли на берег в лодках, присланных из дока, и погнали на рыночную площадь, где посредством большого крика и ударов дубинками расставили в шеренги. Взвыл свисток, и рыночная площадь наполнилась людьми, тыкающими пальцами, краснолицыми мужчинами, которые кричали, осматривали, оценивали и ворчали.

Здесь Вутуту и Агасу разлучили. Это случилось так быстро: сжав Агасу челюсти, крупный мужчина принудил его открыть рот, кивнул, и двое других мужчин потащили Агасу прочь. Он не сопротивлялся. Он поглядел на Вутуту и крикнул ей: «Будь храброй». Она кивнула, и все у нее перед глазами стерлось и расплылось за пеленой слез, и она застонала. Вместе они были близнецы, магические, могущественные. По отдельности они были двое несчастных детей.

С тех пор она видела его лишь однажды, но живым – никогда.

Вот что случилось с Агасу. Сперва его отвезли ферму, где выращивали пряности и где его секли каждый день за то, что он делал и чего не делал, научили азам английского и за черноту кожи прозвали Чернильным Джеком. Когда он сбежал, за ним охотились с собаками и вернули и отрубили долотом палец на ноге, чтобы преподать урок, какого он никогда не забудет. Он уморил бы себя голодом, но когда он отказался есть, ему выбили передние зубы и насильно вливали в рот жидкую овсянку, оставив на выбор: проглотить или задохнуться.

Даже в те времена предпочитали рабов, рожденных в неволе, тем, кого привозили из Африки. Свободно рожденные пытались убежать или пытались умереть, и так и так их цена падала.

Когда Чернильному Джеку минуло шестнадцать, его и нескольких других рабов продали на сахарную плантацию на Сан-Доминго. Этого крупного раба со сломанными зубами стали звать Гиацинтом. На плантации он повстречал старуху из своего селения – она была домашней рабыней, пока ее пальцы не стали слишком узловатыми и не распухли от артрита, – которая рассказала, что белые намеренно разделяют рабов из одного города, селения или региона, чтобы избежать бунта и восстания. Им не нравилось, когда рабы говорят друг с другом на родном языке.

Гиацинт выучил сотню французских слов, и ему преподали кое-что из догматов католической церкви. Каждое утро он рубил тростник от рассвета и до темноты.

Он дал жизнь нескольким детям. В темные полуночные часы он с другими рабами ходил в лес, пусть это и было запрещено, танцевать калинду, петь хвалы Дамбалы-Велдо, змеебогу в облике черной змеи. Он воспевал Элегбу, Огу, Шангу и Цака и многих других, всех богов, кого привезли с собой на остров рабы, привезли в мыслях и в глубине сердца.

Рабы на плантации Сан-Доминго не часто протягивали больше десяти лет. Их свободное время – два часа в жаркий полдень и пять часов во тьме ночи (с одиннадцати до четырех) – было единственным, когда они могли выращивать пищу, которую им предстояло есть (ведь хозяева их не кормили, а просто давали небольшие клочки земли, которые приходилось возделывать и с них кормиться), а также это было время, когда они должны были спать и видеть сны. И все же они урывали часы, чтобы, собравшись, вместе танцевать, поклоняться богам и петь. Земля на Сан-Доминго – плодородная, и боги Дагомеи, Конго и Нигера пустили здесь толстые корни и расцвели пышно и изобильно: они обещали свободу тем, кто поклоняется им ночью в рощах.