Андрэ Нортон - Леди Триллиума

Узун вздохнул:

— Мне нет нужды сердиться на нее, Майкайла: ты уже разозлилась настолько, что этих чувств хватит на двоих. Не забывай, что она была больна. Она вовсе не хотела причинить мне вред, так же как не желает вредить и тебе.

— Твои доводы были бы куда убедительнее, если бы она уделяла нам чуть-чуть больше внимания до того, как заболела. Она ведь и здоровая считалась с окружающими ничуть не больше, чем теперь.

— Я лишь прошу тебя: не заводись и не набрасывайся на нее. Все это ранит ее чувства и замедляет процесс выздоровления.

— Чего ради стану я заботиться о ее чувствах? Она-то о моих нисколько не заботится! До моих чувств вообще никому нет дела; я всего лишь пешка. Конечно! Зачем усложнять себе жизнь? Выбери просто какого-нибудь более или менее подходящего кандидата и лепи его по нужному тебе образу и подобию. Какое имеет значение, что пробки обычно круглые? Если ты предпочитаешь бутылки с квадратными горлышками, просто-напросто не долго думая обрежь у пробки края. Что там пробка при этом чувствует не имеет никакого значения. Точно так же и с будущей Великой Волшебницей: делай свое дело и не обращай внимания на ее желания, чувства, не обращай внимания на то, какой вред ей наносишь, и позабудь о том, кем она хотела стать до того, как ты вмешалась в ее жизнь. Харамис все это безразлично. Да и кому вообще здесь до меня дело? Если тут хоть кто-нибудь и беспокоится о чем-то, так это о Харамис да о том, что госпоже угодно! — Майкайла сделала паузу, дабы утереть нос. — И что бы там ни произошло с Харамис, все как один, не сговариваясь, обвиняют в этом меня! Если у госпожи болит голова — значит, это моя вина. Если она впадает в дурное настроение или же забывает съесть полдник — то это, конечно, тоже из-за меня. Если она вдруг свалится с лестницы в тот момент, когда я буду на другом конце башни, то никому даже не придет в голову, что я могу быть в этом не виновата! Она говорит, что меня обучает, что старается сделать из меня настоящую Великую Волшебницу. Однако ты уж мне поверь: и тот день, когда она поймет, что я по всем статьям превзошла ее, наша Белая Дама от злости и досады выпрыгнет из башни, пробив крышу собственной головой!

— Тебе должно быть в высшей степени стыдно за то, что ты позволяешь себе говорить о госпоже Харамис в таком тоне, — сухо произнес Узун.

— С какой это стати стыдно должно быть мне? Я никогда не мечтала здесь поселиться. Я тут стараюсь вовсю, а в ответ слышу одни упреки. Все меня ненавидят, все меня обвиняют в каждом пустяке — всякий раз, когда что-то идет не так. Мне уже и жить-то не хочется! — Она залилась слезами, но все еще продолжала говорить сквозь всхлипывания: — А стоит только мне самой загрустить, все лишь пожимают плечами и заявляют: ты только ни в коем случае не расстраивай Харамис. Раз уж госпоже Харамис так вредно расстраиваться, ей, пожалуй, стоило бы выбрать в качестве преемницы кого-нибудь другого! Мне известно, что она в каком-то смысле моя родственница, и предполагается, что я должна ее любить; мне известно, что она моя повелительница, и я должна ее слушаться…— Голос ее прерывался от рыданий. — Но ведь я нисколько не испытываю к ней симпатии… я ее совсем не люблю… и себя тоже не люблю… и жизнь такую совсем не люблю. Уж лучше поселиться среди скритеков — Она внезапно встала и направилась к двери. — Пойду прогуляюсь.

— Не вздумай! — запротестовал Узун. — Это же опасно. Куда ты пойдешь в такое время? Скоро стемнеет.

— Я отправлюсь туда, куда захочу, — бросила Майкайла, — а вернусь тогда, когда мне заблагорассудится. Очень даже может быть, что не раньше, чем Три Луны дружно взойдут на западе!

«Да, теперь и вправду трудно сказать, когда я вернусь и вернусь ли вообще, — мрачно подумала Майкайла несколько часов спустя. Она успела промерзнуть до костей и окончательно заблудиться в наступившей тьме. — Я ведь могу здесь и погибнуть. Выскочить вот так из башни — без теплой одежды, без фонаря, без пищи, на пороге ночи — это, пожалуй, вряд ли самое разумное из моих решений. Кажется, следовало бы поумерить пыл и держать себя в руках».

Она продолжала методично пробираться вперед, не имея понятия о том, куда движется, но зная, что если остановится, то мгновенно замерзнет. «А теперь, когда смерть действительно стала весьма вероятным исходом путешествия, я уже вовсе не уверена, что умереть было бы лучше… И все-таки я еще меньше уверена, что мне следует вернуться в башню и стать примерной маленькой девочкой, благодарной воспитанницей Харамис. Хорошо бы найти какое-нибудь другое местечко, где можно было бы укрыться, — продолжала размышлять Майкайла, — а для этого, кстати, неплохо бы знать, куда же именно я шагаю».

И в этот момент что-то вдруг заскользило под ее ногой, а может быть, это она сама поскользнулась.

Как бы то ни было, Майкайла почувствовала, что соскальзывает, сваливается с какой-то кромки, с какого-то обрыва, и летит вниз — все быстрее и быстрее. Падение продолжалось довольно долго, но вот наконец она приземлилась — точнее, приводнилась посреди сбегающей вниз по склону волной струи.

«Надо же — с удивлением подумала девушка, — я и не догадывалась, что где-то здесь есть хоть один незамерзший ручей. Куда я, интересно, попала? Хотя, конечно, теперь это не имеет значения: через несколько минут я от холода потеряю сознание, а потом довольно быстро умру». Однако, несмотря на столь безрадостную перспективу, Майкайла продолжала барахтаться и держать голову над водой, чтобы не захлебнуться. И тут вдруг кто-то ухватил ее сзади за платье, поднял в воздух и понес куда-то.

Процедура оказалась невообразимо болезненной. Майкайла промокла насквозь, а тот, кто теперь тащил ее по воздуху — кто бы это ни был, — летел очень быстро. Ледяной ветер хлестал в лицо, подхватывал пучки длинных промокших волос и бил ими, как хлыстом. И когда толстую прядь порывом ветра занесло Майкайле прямо в рот, зубы девушки поймали просто сосульку, и она обнаружила, что и волосы, и одежда совершенно обледенели. Удерживавшие ее в воздухе когти насквозь пронзали платье и то и дело царапали по спине. Разглядеть что-либо в кромешной тьме ночи было по-прежнему невозможно. Майкайла чувствовала себя так скверно, что даже не беспокоилась о том, куда ее несут и с какой именно целью — чтобы спасти или просто-напросто использовать на ужин.

Они взлетели выше, и тут сделалось еще холоднее. Казалось, этот полет будет продолжаться вечно. Но вот они, по-видимому, миновали горный кряж и снова начали снижаться. Воздух показался вдруг гораздо теплее; Майкайла вспомнила, что среди гор существуют долины, согреваемые горячими источниками, — в них как раз и живут виспи, да и ламмергейеры тоже. Но ведь ламмергейеры ведут исключительно дневной образ жизни; в такой час эта птица просто не может не спать. К тому же во тьме ей не удастся абсолютно ничего разглядеть.