Андрей Николаев - Врата Атлантиды

— Я так и подумал. Еще про какие-то карты спрашивали. Ну, тут я пожалел, что про карты ничего не знаю. На этих вопросах они мне пальцы и поломали, суки. А потом устроили погром, как в еврейском гетто: шкафы все перебрали, матрас порезали. Даже стены простукивать взялись, да старший остановил их. Ну и напоследок огрели меня по голове какой-то палкой — в газету завернута была, не разглядел. Я и вырубился. А очнулся уже когда «скорая» приехала. События описаны в романе «Черное таро». Слушай, что это за карты были?

Корсаков попробовал ножом картошку, слил воду и поставил кастрюлю на стол.

— Леня, в этом деле чем меньше знаешь, тем спокойней спишь. А может, и дольше живешь.

— Да ладно тебе темнить, — возмутился Шестоперов. — Мне из-за тебя по башке дали…

— А могли и убить. Про банкира своего слышал?

— Про Максима Михайловича? — Леня помрачнел. — Слышал. Что, те же отморозки, что и со мной, беседовали?

— Конкурирующая фирма. Так что езжай в свой Лондон, лечи руки и малюй картины. А в это не суйся. Я весной думал, что все закончилось, а выходит, только начинается.

Шестоперов задумался, опустив голову.

— Я-то уеду, а ты как? Знаешь что, поехали вместе, а? Раскрутишься потихоньку, начнешь бабло зеленое рубить, поди плохо?

— Я не один, Леня, — сказал Корсаков, — а она не поедет. Да и мне нельзя уезжать — не стоит оставлять за спиной недоделанные дела. Я по уши влез, и теперь этот узел надо рубить, иначе житья не будет.

— Жаль. Ну, давай хоть напьемся напоследок.

Корсаков задумался на мгновение и махнул рукой:

— А давай!

Он достал стаканы и наполнил их на две трети водкой. Вынув из кастрюли картошку, обжигаясь, дуя на пальцы, почистил и передал Леониду. Тот неловко взял ее своей клешней, обмакнул в соль. Игорь почистил картошку себе, взял стакан.

— Ну, Игорек, удачи тебе. Если что — звони. Номер телефона я оставлю. Ну, денег надо будет или с визой посодействовать. Договорились?

— Договорились.

Глухо звякнули стаканы, плеснулась водка. Корсаков в три глотка проглотил водку, откусил картошки, подхватил капусту. Леня не отставал.

— Вот это по-нашему, — одобрил он. — Чуть не забыл: я когда мужиков о тебе спрашивал, там еще какой-то дед ошивался. Стремный такой, небритый. Ребята ему залепили, что ты в Измайлове работаешь, он и укатил.

— Что за дед? — насторожился Игорь.

— В плаще каком-то дореволюционном, седой, волосы в хвост резинкой перехвачены.

— А-а, черт, это же Рогозин.

— Кто это?

— Тренер мой бывший. Сто лет не виделись, а тут на кладбище был, бабку моей подруги хоронили, и вдруг гляжу: он. Я и узнал не сразу. Только потом его и вспомнил. Интересно… если он меня даже на Арбате нашел, значит что-то важное.

— А мы грешным делом подумали: ханыга какой, собрался тебя на деньги крутануть. Ну и сплавили его. Да не переживай, если ты ему нужен — вернется.

Под картошку водка пошла легче. Леня сел на своего любимого конька: каждый раз, приезжая в Россию, он ругал заграничные порядки, а перед отъездом за рубеж обрушивался на родные, российские. Игорь слышал жалобы приятеля не в первый раз, но если раньше Леня набрасывался на повальное пьянство и невозможность выжить творческой личности, то теперь он к обычным нападкам на родную действительность добавил возмущение «бандитскими мордами, прячущими хайло за кожаными масками».

— …ты дай мне в харю с честно открытым лицом, и я спасибо скажу…

— Спасибо скажешь?

— Да, старичок! И в ножки поклонюсь! Значит, где-то я не прав, если мне в бубен заехали. А то прямо хунта какая-то: вяжут, руки ломают, вопросы дурацкие задают. У нас хунта чилийская времен Пиночета или свободная демократическая страна? Нет, ты скажи, — Леня подался вперед и поймал за рукав привставшего со стула Корсакова.

— Свободная и демократическая хунта, — ответил Корсаков. — Да пусти ты, я колбасы хоть порежу.

— А-а-а… вот все так. Родину на колбасу променяли, — с горечью констатировал Шестоперов, доливая остатки водки, — на протухшие американские чизбургеры и гамбургеры. Уеду. Уеду в Лондон. Там меня любят, морду не бьют, мистером называют, — он всхлипнул.

— Ну, Леня, ты чего? — усмехнулся Корсаков. — Решил водку слезой разбавить, по русской традиции?

— Вот ты смеешься, а зря! Так и говорят: мистер Шестопиорофф, портрет премьер-министра вашей кисти — это что-то необыкновенное. Сколько динамики, какая экспрессия! А я киваю: да, необыкновенное, да эпс… эспер… динамика так и прет. И плевать, что это не портрет премьера, а паровоз братьев Черепановых в лондонской подземке, главное — уважение, Игорек. Пикассо их всю жизнь дурил — возюкал по холсту чем ни попадя, а все равно восторгались. Я сделал имя и могу рисовать хоть задницей — все равно купят и в ножки поклонятся. Плевать, что руки поломаны! — Леня вскочил с места. — Вот спорим, буду задницей рисовать?

— Нет, не спорим, — Корсаков убрал со стола пустую бутылку и открыл коньяк. — Давай лучше коньячку.

— Под капустку?

— Под нее.

— Давай. А потом неси краски, я все равно буду…

— Будешь, будешь, — успокоил Шестоперова Игорь.

Они еще раз сходили в магазин, потом еще, правда, это уже Корсаков помнил смутно.

Анюта подъехала к особняку в первом часу ночи, припарковала машину. Из окна на втором этаже неслась музыка, перед дверью, в луже пива, валялись осколки битых бутылок. Сообразив, что стучать бесполезно, она открыла дверь своим ключом и побежала вверх по лестнице. Навстречу гремела бессмертная «Highway star». Децибелы, сравнимые по мощности с ревом взлетающего «Конкорда», били в лицо с силой ураганного ветра.

Корсаков и неизвестный худой и долговязый субъект с мокрыми бинтами на руках сидели на полу, привалившись к колонкам музыкального центра и орали, что было сил, пытаясь перекричать японскую акустику.

— Ай эм хайвей ста-а-ар!!!

Под ногу Анюте попались раздавленные тюбики с краской. На стене возле кресла имелись два отпечатка чьей-то задницы — синий и красный.

Увидав Анюту, Корсаков приветственно взмахнул рукой:

— Велкам ту зе хотел Калифорния, дарлинг!

— Что здесь происходит, джентльмены? — заорала она, стараясь перекричать Гилана.

Корсаков поднялся на четвереньки, потом утвердился на ногах и, приблизившись к ней, попытался обнять за плечи. Увидев, что руки у него вымазаны краской, Анюта вывернулась.

— Поиски конца… птуального взгляда на возможности челаэческого тела. Новое слово в живописи…

— А это что? — Анюта указала на отпечатки задницы на стене.

— Мощ-щ-щный цветовой аккорд, способный пробудить народные…

— Понятно. Это кто? — Анюта взглянула на субъекта, поднявшегося с пола и таращившего на нее глаза.

— Это? Это же живой классик Леонид Шестоперов! — провозгласил Корсаков, простирая руку. — Леня, представься.