Юлия Остапенко - Зачем нам враги

— Ну что, дамы, посекретничали? Может, теперь перекусим?

— Конечно, — сказала Рослин.

Эллен знала, что она отравит его. Может, еще даже до этого странного разговора во время расчесывания. Знала так же твердо, как то, что когда-нибудь ее маленькая госпожа выполнит свою угрозу — она всегда выполняет все свои угрозы, даже те, которые не произносит вслух. Поэтому надо очень внимательно смотреть в ее глаза, если можешь, конечно, и еще — обязательно надо бояться. Глэйв был нежен и хорош в постели, но он не боялся калардинскую княжну Рослин. И потому с самого начала был обречен — сжимая зубами ворот его рубашки в сарае с дырявой крышей, Эллен это знала.

Она не видела, как Рослин подсыпала отраву, может, потому, что не хотела видеть. Глэйв тоже ничего не заметил.

Они ехали еще какое-то время от привала; первые четверть часа он все так же подначивал их и шутил, поглядывая на Эллен зорко и многозначительно, видимо, обещая вскоре еще одну жаркую ночь. Потом его шутки стали реже, улыбка — напряженной, а еще через четверть часа исчезла вовсе. Потом он совсем замолчал, шел чуть впереди, твердо, но как будто напрягаясь при каждом шаге. Внезапно он остановился и прижал руку к верхней части живота. Рослин немедленно остановилась, Эллен тоже, чувствуя, как колотится в горле сердце.

Глэйв обернулся, и она увидела пену, ручейками бегущую из уголков его рта — теперь опущенных, и Эллен подумала, что без улыбки он не выглядит столь привлекательным.

Он бросил на нее помутневший взгляд, попытался что-то сказать, но вместо внятной речи из его рта вырвался только хрип, следом за которым хлынула кровь. Когда Глэйв повалился на землю, Эллен бросилась к нему. Рослин вцепилась в ее руку, но Эллен с силой вырвала ее и через миг стояла на коленях возле тальварда, сжимая в ладонях его лицо, от чего кровавая пена только сильнее текла из приоткрытых губ. Эллен вдруг вспомнила эти губы на своей коже и закричала, словно в тумане:

— Дай мне!.. Что-нибудь, скорее! Помоги ему!

Рослин стояла, сложив руки на груди. Солнечный свет скользил по ее пушистым, тщательно уложенным волосам, белым, как пена, лившаяся изо рта Глэйва.

Эллен пропустила момент, когда все закончилось: очнувшись, увидела только остекленевшие глаза тальварда, смотревшие в ясное небо. В них не было никакого выражения, и они казались очень светлыми.

Эллен попыталась встать, пошатнулась, уперлась ладонью и землю, наконец сумела подняться. Рослин ждала ее в стороне, и на ее боку висела походная сума Глэйва.

— Ты... — Эллен знала, что хочет сказать, знала, что не сможет, и все равно пыталась. — Ты...

— Ты моя, — сказала Рослин, будто закончив фразу за нее; но ведь, боги, она вовсе не то хотела сказать. — Ты нужна мне и ты моя. Поняла? Мамочка.

Последнее слово вместило столько ненависти, что Эллен закрыла глаза, чувствуя, что разрыдается, если еще мгновение будет смотреть в это лицо.

«Ты же... ты не... я не хочу, это неправильно... и я тебе не мать... »

Она ощутила прикосновение к животу и, содрогнувшись, распахнула глаза. Ладонь Рослин с растопыренными пальцами прижималась к ее солнечному сплетению.

— Моя, — шепотом сказала она.

Эллен попятилась, глядя на нее широко раскрытыми глазами.

Рослин какое-то время стояла будто в нерешительности, потом шагнула к своей служанке, обхватила ее руками и ткнулась лицом в ее грудь. Ее плечи тряслись, но Эллен не знала, от плача или от смеха. А спорить она бы не рискнула. Как и проверять.

— Не понимаю тебя. Он совсем не похож на Рассела.

Он совсем не был похож на Рассела. Так надо говорить, маленькая госпожа. Но маленькая госпожа так не сказала — Эллен хотелось думать, что она боится того, что сделала. Очень хотелось — отчасти потому, что она прекрасно понимала: это не так. И это навело ее на мысль, которая не давала ей покоя вот уже второй день и которую она безумно боялась озвучить: а приходилось ли вам убивать раньше, миледи?..

И если да, то как часто?

— Почему ты делала с ним то гадкое, он же совсем не похож на Рассела, — упрямо повторила Рослин. Они шли по узкой, обнесенной плетнем дороге, уже в пределах видимости упиравшейся в ворота города. На этом тракте они были не одни: впереди ехала кавалькада всадников — ни внешне, ни по одежде Эллен не отличила бы их от калардинцев, впрочем, они держались на безопасном расстоянии и могли без опаски говорить на родном языке. Вблизи незнакомцев Эллен предпочитала пока что помалкивать. Но сейчас бояться было нечего, и она ответила:

— Да, миледи, он не был похож на вашего брата. И что с того?

— Ты так на него смотрела... Ты на Рассела так никогда не смотрела, — с обидой проговорила Рослин. Эллен слегка улыбнулась. Конечно же, так — никогда. Всякий раз, когда ее взгляд обращался на Рассела, на его открытое лицо с тонкими чертами и едва заметным рубцом, которым он так гордился, она чувствовала смесь душераздирающей нежности и отчаяния. Нежности — потому что он стал для нее любовником, другом, сыном и братом, и отчаяние — потому что она предпочла бы видеть его своим мужем, а это было единственное, чего он никогда бы не смог ей дать. Он не был ни с кем обручен, но Эллен знала, что это вопрос времени — так или иначе он был обречен на политический брак. Эллен мало интересовалась государственными делами, но понимала это с той самой ночи, когда после пьяного княжеского пира наследный принц оказался в ее постели. И всякий раз, отдавая ему больше, чем хотела, Эллен думала о том, что он никогда не ответит ей тем же.

А от Глэйва она не хотела ничего. Совсем ничего. Только бы он не причинил вреда ей и ее маленькой госпоже. И это оказалось так... сладко. Эллен вспомнила очертания его губ в полумраке сарая, как он склонялся над ней, как впивалась в тело солома... и закрыла глаза.

Дура ты, женщина, романтичная дура, отчетливо прозвучал в ее голове насмешливый голос мертвеца, и Эллен шарахнулась в сторону от гневного крика за спиной. Гул и грохот ворвались в ее сознание так внезапно, словно она была глуха и неожиданно снова обрела слух. Эллен замерла спиной к плетню, раскинув руки и стараясь вжаться в ограду как можно теснее, а мимо нее с шумом двигались огромные неповоротливые повозки, запряженные черными волами. Погонщики, стоя на козлах, неустанно хлестали животных, гикали, сверкая темными глазами, — будто полководцы, гнавшие в бой разленившееся войско. Волы ревели, края телег со скрипом раскачивались, угрожающе потряхивая цветными тюками. Эллен следила за всем этим как завороженная, и звонкий крик Рослин, прозвучавший на чистом калардинском, показался ей голосом из другого мира. Не того, где она была служанкой княжны, а того, где водила пальцами по рубцу на лице Рассела, а на смятую постель мягко струился лунный свет...