Вадим Проскурин - То что не должно происходить

– Два часа? Что можно исследовать так долго? Если применяется подсветка, любые патологические контуры выявляются за считанные минуты!

– Может быть. Психология – странная наука. В психологии многие вещи засекречены сильнее, чем уравнения термоядерного синтеза. Я уже не знаю, сколько правды в том, что говорят по телевизору про нейронное сканирование. Раньше я думал, что процентов сорок, теперь не знаю, что и думать. Ты знаешь, что ментоскоп может делать не только чтение, но и запись?

– Запись в мозг?

– Да.

– Но это же невозможно! Ядерно-магнитный резонанс – просто побочный эффект активации нейронных контуров, это только внешний признак, если подать на нейрон резонансное возбуждение, нейрон этого даже не заметит.

– Так говорят.

– Ну пусть даже ментоскопом можно искусственно возбуждать нейроны. Но самая простая мысль задействует десятки контуров, содержащие сотни тысяч нейронов. Каким должен быть компьютер, чтобы в реальном времени рассчитывать точки приложения воздействия?

– Стационарным.

Я с ужасом осознал, что это может быть правдой. Что мы знаем о вычислительной мощности компьютера? Каждая последующая модель универсального процессора в среднем вчетверо мощнее предыдущей. А в чем измеряется производительность процессора количественно? В операциях в секунду? Уже антикварный «Пентиум-один», имеющий всего два конвейера, слишком умен для того, чтобы оценивать его так примитивно. Два разных теста, одинаковые по количеству вычислений, но по-разному загружающие кэш, дадут совершенно разные результаты. Тактовая частота? Третий «СпидСтоун» и второй «СуперСпарк» работают на одной тактовой частоте и что с того? Ни один дурак не возьмется утверждать, что они работают одинаково быстро. И что мы знаем о стационарных компьютерах? Кто возьмется дать количественные оценки быстродействию паутинного поля или ионной каши? Мы знаем, что размытые процессоры работают с запредельной скоростью, что для большинства задач основные затраты времени приходятся на ввод-вывод, а для задач имитационного моделирования и искусственного интеллекта скорость работы программы растет пропорционально корню четвертой степени от трудозатрат на написание программы и пропорционально логарифму времени обучения. Мы знаем, что сложность человеческого мозга запредельна, что хотя теоретически нервные контуры описываются уравнениями Тьюринга-Поста, практически сложность нервной системы человека выражается миллиарднозначным числом. И в конечном итоге мы упираемся в простой вопрос: может ли беспредельно мощный компьютер познать беспредельно сложный мозг? Пусть не полностью, пусть ограниченно, пусть только отдельные контуры. Но ведь может? Кто знает, как здесь раскрывается неопределенность «бесконечность на бесконечность»…

До меня дошло, чего я избежал. Когда я сидел в подвале ФР, когда на меня медленно наезжал шлем ментоскопа, кто знает, что бы случилось со мной, если бы я не принял решения сломать этот чертов агрегат? Может быть, те нервные контуры, которые отвечают за то-что-во-мне-живет, были бы сочтены патологическими и перманентно подавлены. Черт возьми! Стоило только допустить, что активное вмешательство в высшую деятельность мозга в принципе возможно, как открывается такое море возможностей, что… что волосы встают дыбом. Я понял, что знаю, как подавить любую мысль в мозгу, распятом на невидимом кресте томографа. Вначале подсветка, основанная на базовых ощущениях, далее кластерный и факторный анализ, построение дерева частичных решений, повторная подсветка, отбраковка ложных ветвей, еще три-четыре итерации, контур выявлен, контрольная подсветка, выявление отрицательных входов, их активизация, и через пару часов воспоминание исчезнет без следа. А если проследить канал к эмоциональному центру с негативной окраской, неважно какому, главное, чтобы поближе, да закоротить этот канал на положительный вход… или закоротить на отрицательный вход канал, ведущий к центру с позитивной окраской… мозг сам убьет в себе то, что показалось ненужным оператору ментоскопа. И сложность всей операции не так уж и высока, особенно если программа натренирована на десятках тысяч успешных психокоррекций. Благо недостатка в преступниках нет даже в наши счастливые дни. Я медленно произнес:

– Меня пытались допросить на ментоскопе.

– Пытались?

– Да. Ментоскоп сломался.

– Сам?

– Почти, – я ухмыльнулся. – Я ему помог. Папа помолчал с полминуты.

– Не думаю, – наконец сказал он, – не думаю, что они провели бы коррекцию. Они еще не знали, что ты умеешь, иначе не стали бы работать так грубо. И не думаю, что они будут проводить коррекцию теперь. Они решатся на это не раньше, чем решат, что выжали из тебя все возможное. Не думаю, что тебе грозит психокоррекция в ближайшие полгода-год.

– Но под ментоскоп я больше не лягу. Папа выглядел растерянным.

– Не знаю. Не знаю, что посоветовать. Конечно, ты мой сын, и я желаю тебе только хорошего, но… если это действительно Марс… может быть, коррекция – это лучший выход.

– Но, все-таки, что было на Марсе?

– Я же говорю – не знаю! Когда я лежал под ментоскопом, меня спрашивали то же самое, и я не знал, что ответить. Не могу сказать, что не чувствовал ничего необычного или что моя психика не изменилась за время полета. Два с половиной года в корабле – вполне достаточный срок, чтобы психика кардинально поменялась, даже в обычных условиях. А в космосе… в космосе меняется многое, но как понять, какие изменения нормальные и естественные, а какие патологические? Поднялся уровень эмпатии – на первый взгляд это нормально, общение в замкнутом коллективе способствует росту эмпатии. Но насколько должен подняться этот уровень? И как его оценить без нейронного анализа? Странные сны…

– Сны? – я прямо-таки вздрогнул.

– Да. Почему это тебя так удивило? У тебя тоже сны?

– Тоже. Что тебе снилось?

– Всякая ерунда. Много сексуального… ну, ты понимаешь…

– Еще бы. Но что в этом странного?

– В этом – ничего. По-настоящему странные сны тоже были, но их было немного, и они не бросались в глаза на общем фоне. Если так можно сказать про сны. Темная башня, безумный чародей, сотворяющий мир. Или то, что повторялось чаще всего – я иду по пляжу и вижу, что на лежаке лежит Христос в темных очках и читает иллюстрированный журнал. Я подхожу к нему и прошу благословения. Он благословляет меня, я ухожу и чувствую настоящее умиротворение.

– Но ты же неверующий!

– Да, неверующий. И когда я видел Христа в этом сне, я удивлялся, что он действительно существует. Искренне удивлялся. Иногда я спрашивал его, действительно ли он – Христос, и он говорил, да, это действительно я. Иногда я извинялся, что не верил в него, а он говорит, это ерунда, не бери в голову, я все равно верю в тебя, а в кого веришь ты – это дело десятое и не думай о себе слишком много. И когда я уходил от Христа, я чувствовал себя… как апостол, что ли…