Маргарет Уэйс - Стражи утраченной магии

После всех приключений, волнений и празднества Башэ проспал все утро. Солнце уже успело подняться высоко в небо, когда он высунул голову из-под одеяла. Башэ лежал в Бабушкиной хижине. Он сладко потянулся, потом еще немного понежился, прислушиваясь к переругиванию птиц, занятых устройством гнезда.

Выйдя наружу, Башэ увидел, что к этому времени успело проснуться не более половины его соплеменников. Остальные еще спали: кто в своих убогих лачугах, более похожих на навесы, кто прямо на земле, накрывшись листьями, причем обнаружить спящего таким образом пеквея можно было, лишь случайно наступив на него. Если тревинис не вставал с рассветом, это означало только одно: минувшей ночью он умер. Среди пеквеев лишь немногие могли похвастаться, что видели восход солнца.

Пеквеи считали сон временем путешествия в иной мир, туда, где они могли совершать самые удивительные деяния. То был пугающий и одновременно прекрасный мир. Там они обладали бессмертием. Какие бы ужасы ни случались с пеквеями в мире снов, они всегда возвращались в обычный мир. Поэтому они не понимали, зачем рано просыпаться, насильственно возвращаясь из одного мира в другой, особенно если в мире снов они были заняты каким-нибудь важным или приятным делом.

Башэ поел ягод с хлебом — это были остатки вчерашнего пиршества, — потом решил сходить в дом врачевания, чтобы снести поесть Бабушке и посмотреть, в каком состоянии находится бедный Густав.

Башэ уже собирался пойти и набрать свежих ягод, когда увидел Палеа, возвращавшуюся из селения тревинисов. Палеа была годом или двумя старше Башэ и считалась его невестой. Правда, их тайные любовные отношения длились уже четыре года. Палеа родила ребенка, но нельзя было с уверенностью сказать, является ли Башэ его отцом. Пеквейских детей растили не только матери, но и вся община в целом.

— Ты была в селении тревинисов? — спросил Башэ. — Ты видела Бабушку?

Палеа покачала головой.

— Я отнесла ей поесть, но увидела, что вчерашняя корзина, которую ты мне давал, стоит снаружи и в ней еще достаточно еды. Поэтому я добавила туда свою еду и ушла. Я подумала: быть может, Бабушка находится в мире снов, и не захотела ей мешать.

Башэ понимающе кивнул. Пеквеи будили спящих только в случае крайней необходимости. Они считали, что насильственное пробуждение может помешать спящему найти дорогу из мира снов в этот мир. Оказавшись наполовину в мире снов, а наполовину в обычном мире, можно было сойти с ума. Как говорила Бабушка, именно это и случилось с Ранессой.

Беспокоясь по поводу рыцаря, Башэ поспешил к дому врачевания.

Вольфрам без труда двигался вслед за Рейвенстрайком. Честному и прямолинейному тревинисскому воину и в голову не приходило, что кто-то может крадучись, тайком, следовать за ним. Он ни разу не обернулся. Вольфрам прятался в тени кустов больше по привычке, чем по необходимости.

Разумеется, дворф понял каждое слово из разговора Рейвена с сестрой, как раньше понял все из подслушанной беседы дяди и племянника.

Вольфрам сразу же невзлюбил Ранессу, но его неприязнь в какой-то мере уравновешивалась странным любопытством. Какая ирония! Девчонка, у которой мозгов не больше, чем у сурка, одна-единственная из всего селения почуяла грозящее зло. Любопытство, однако, сменилось тревогой, ибо Вольфрам заметил, что всякий раз, когда он находился вблизи Ранессы, его серебряный браслет теплел. Дворф решительно не понимал, какое дело монахам до этой сумасшедшей. Ему самому до нее никакого дела не было, и Вольфрам решил держаться от Ранессы подальше.

Он увязался за Рейвеном, рассчитывая увидеть, что тот сделает с доспехами. Браслет приятно покалывал кожу — значит, Вольфрам поступал правильно.

Пещерное хранилище находилось примерно в миле от селения; достаточно далеко, чтобы в случае вторжения врагов им не удалось бы его обнаружить, и достаточно близко для самих жителей. Пещера была надежно замаскирована, и Вольфрам ни за что бы ее не нашел, если бы пошел один. Даже когда Рейвен остановился у самого входа, дворф ничего не заподозрил и решил, что потерял тревинисского воина из виду. Вольфрам в недоумении озирался по сторонам. Рейвен как сквозь землю провалился.

Побродив между камней в поисках тропинок и следов, Вольфрам по чистой случайности наткнулся на вход в пещеру. Из-за своей растянутой лодыжки он поскользнулся. Дворф тяжело осел и съехал на собственном заду по плоскому камню, разрушив завесу из мастерски сплетенных ветвей, которые закрывали широкое отверстие в земле.

Сломанные ветки и сухие листья не удержали его вес, и он рухнул вниз, пролетев около четырех футов и больно шлепнувшись на каменистую поверхность. Вольфрам содрогнулся всем телом и громко вскрикнул.

Такова была плата за вторжение в чужие пределы. Раздумывая над тем, сколько костей он сломал при падении, Вольфрам поднял голову и увидел хмурое лицо рассерженного Рейвенстрайка.

— Ой! — застонал дворф.

У него округлились глаза, голова с глухим стуком откинулась назад, он неподвижно застыл, расслабившись.

Он слышал, как тревинис опустился рядом с ним на корточки. Потом он почувствовал у себя на плече тяжелую руку Рейвена. Пальцы скользили по его коже и вдруг крепко сомкнулись. Боль была настолько сильной, что притворившийся потерявшим сознание дворф взвыл. Вольфрам сел, испуганно озираясь по сторонам.

— В армии я хорошо научился распознавать притворщиков, — сказал Рейвен. — Отвечай, с какой целью ты увязался за мной?

Он говорил по-тирнивски. Вольфрам густо покраснел.

— Я не понимаю твоего языка. Ты же умеешь говорить на эльдерском.

— А я думаю, ты понимаешь наш язык, — вновь сказал на тирнивском Рейвен.

Да, настырности ему не занимать, подумал Вольфрам.

— Так зачем ты тащился за мною следом, если не знал, куда я иду?

— Я заблудился, — угрюмо пробубнил на эльдерском языке Вольфрам.

Ощупав тело, он убедился, что ничего не сломал.

— У меня подвернулась нога, и я провалился в эту чертову дыру. Если ты думаешь, что я шпионил за тобой, ты ошибаешься.

Дворф беспокойно огляделся, ища глазами выход. Тревинисы зорко охраняли свои сокровища. Неудивительно, если чужаку, раскрывшему их тайник, это будет стоить жизни.

— Я покалечился, — добавил Вольфрам жалостливым тоном. — Думаю, я даже что-то себе сломал.

Ручищи Рейвена ощупали все кости на руках и ногах дворфа. При каждом прикосновении Вольфрам вскрикивал и стонал. Тревинис не церемонился с ним, и если дворфу посчастливилось до сих пор ничего себе не сломать, то сейчас это вполне мог сделать Рейвен. К счастью, все обошлось. Тревинис убрал свои руки и встал. Он сердито и подозрительно глядел на дворфа.