Теренс Уайт - Царица Воздуха и Тьмы

Король Англии приказал, дабы в его битвах никаких выкупов не было. Его рыцарям надлежало сражаться не с плохо вооруженной пехотой, но с рыцарями Гаэльской Конфедерации. Пехотинцы пусть бьются друг с другом — и более того, поскольку им предстоит выяснить, кто настоящий агрессор, пусть их бьются в полную меру своих способностей. Что же до лордов, им надлежит нападать на лордов из стана мятежников так, словно перед ними пехота и ничто иное. Им не должно ни принимать каких-либо предварительных соглашений, ни соблюдать балетных правил. Войну с теми, кто ее развязал, надлежит доводить до конца, — пока они сами не ощутят потребности воздерживаться от военных действий, столкнувшись с тем, что в действительности представляет собой война.

В дальнейшем, — теперь он знал это точно — ему предстоит всю свою жизнь смирять самых разных носителей извращенного чувства чести, угрожая им Силой.

Так что мы вполне можем поверить, что воины Короля стремились в ночь перед битвой получить отпущение грехов. Кое-какие из идей юного Короля нашли дорогу к умам его солдат и командиров. Кое-какие из идеалов Круглого Стола, которому еще предстояло рождаться в муках, кое-что касательно ненавистных и опасных деяний, совершение коих необходимо во имя добра, — ибо они сознавали, что битва будет кровавой, смертельной и лишенной надежд на вознаграждение. Им не предстояло выиграть ничего, кроме лишенного продажной цены сознания долга, выполненного, несмотря на страх, — то есть чего-то такого, что люди безнравственные часто замарывают, именуя, с несколько чрезмерными чувствами, славой. Эта идея укоренилась в сердцах молодых мужчин, стоявших на коленях перед раздающими милость Божию епископами и знающих, что соотношение сил составляет три к одному и что теплые их тела к закату, может быть, уже охладеют.

Артур начал с жестокого поступка и продолжал совершать таковые. Первый состоял в том, что он не стал дожидаться положенного часа. Ему следовало начать торжественный вывод войска на битву с Лотом сразу же после завтрака, а затем, к полудню, когда ряды бойцов будут должным образом выстроены, подать сигнал к началу сражения. Подавши сигнал, он должен был бросить своих рыцарей на пехотинцев Лота, в то время как рыцари Лота напали бы на его пехотинцев, — в итоге получилась бы отличнейшая резня

Вместо этого он атаковал ночью. В темноте, издавая боевой клич — достойный сожаления, неджентльменский тактический ход, — он обрушился на лагерь мятежников, и кровь билась в венах на его шее, и Экскалибур плясал в его руке. Он понимал, что силы противника втрое превосходят его силы. Даже у одного короля из одиннадцати — у Короля-с-Сотней-Рыцарей — число подчиненных составляло две трети от числа, до которого когда-либо удавалось дорасти рыцарству Круглого Стола. И кроме того, не Артур затеял эту войну. Он сражался в своей стране, в сотнях миль от своих границ, против агрессора, коего он никак не спровоцировал.

Рушились шатры, взлетало пламя факелов, выпархивали из ножен клинки, и рев битвы мешался с удивленными пенями. Гул, казнимые и казнящие демоны среди отблесков пламени, — какие сцены происходили некогда в Шервуде, там, где ныне дубы теснятся в тени!

Начало было мастерское, и оно привело к успеху. Одиннадцать Королей и их бароны были уже в латах — на полное оснащение благородного лорда уходило так много времени, что он зачастую облачался в доспехи вечером накануне сражения. Если б не это, Артур мог бы одержать почти бескровную победу. Взамен нее он захватил инициативу и инициативу удерживал. Рыцари Древнего Люда плечом к плечу пробивались сквозь разрушенный лагерь. Им удалось соединиться в тяжеловооруженное подразделение — по-прежнему в несколько раз превосходившее количеством латников все, что мог выставить против него Король, — но им недоставало привычного заслона из пешего воинства. Времени на организацию этого заслона не было, те же из пехотинцев, что остались при лордах, были либо деморализованы, либо лишены командиров. Артур свою пехоту отдал под начало Мерлина, чтобы она вела пеший бой вокруг лагеря, а кавалерию бросил против собственно рыцарей. Ему удалось обратить их в бегство, и он понимал, что следует в этом состоянии их и поддерживать. Они гневались и удивлялись тому, что представлялось им нерыцарственным покушением на их особы, возмутительным покушением с определенно кровожадными намерениями, — как будто баронов можно убивать, как каких-нибудь мужланов-саксов.

Второй жестокий поступок Короля состоял в том, что он пренебрег пехотинцами. Эту сторону битвы, — расовую борьбу, имевшую определенные реальные основания, пусть даже и дурные, он предоставил самим расам, — пехоте под водительством Мерлина, оставшейся драться в лагере, из которого уже вынесло кавалерию. Там, среди шатров, на каждого галла приходилось по три гаэла, но гаэлы были застигнуты врасплох. Артур не желал им никакого вреда, гнев его был обращен на вождей, задуривших их и без того не очень ясные головы, но он понимал, что им следует дозволить вести их собственное сражение. Он лишь надеялся, что сражение это завершится победой его войска. Ему же тем временем надлежало заняться вождями — и когда занялась заря, жестокость его поступков стала для них очевидной.

Ибо Одиннадцать Королей сумели-таки собрать некое подобие пешего заслона, за которым они намеревались ожидать его нападения. Ему полагалось наброситься на этот заслон, образованный охваченными страхом людьми, и поубивать этих людей сколь возможно больше. Он же ими попросту пренебрег. Он проскакал сквозь пехоту так, словно она была вовсе не вражеской, — не потрудившись нанести ни единого удара, — и обрушился на тяжеловооруженное ядро. Пехота, со своей стороны, приняла его милосердие с несколько даже чрезмерной благодарностью. Она повела себя так, словно ей не была отпущена высокая честь умереть за Лоутеан. Дисциплина, как говорили впоследствии генералы мятежников, была далеко не пиктская.

Атаки начались на рассвете.

Быть может, вам доводилось видеть, как атакует конница, — на каких-нибудь показательных военных учениях или на праздничных представлениях исторических сцен. Если так, вы знаете, что слово «видеть» тут не вполне годится. Вернее сказать: «слышать» — гром, землетрясение, ураганная пальба пышущих ярым сандаловым огнем батарей! Все так, и, однако же, это вы себе представили кавалерийскую атаку, не рыцарскую. Вообразите теперь, что кони вдвое превосходят по весу слабоуздых скакунов наших полуночных празднеств, и наездники их вдвое тяжелее из-за щитов и доспехов. Добавьте к звону упряжи кимвальное бряцание сшибающихся доспехов. Обратите воинскую форму в зеркала, сверкающие под солнцем, а пики — в стальные копья. Копья то взмывают, то клонятся. Земля дрожит под ногами. Комья взлетают из-под копыт, и глубокие отпечатки подков остаются в земле. Всего страшнее не воины, не мечи их, ни даже копья, всего страшнее копыта. Так выглядит атака этой неупорядоченной железной фаланги, налетающей развернутым строем, неотвратимой, сокрушительной, грохочущей громче любых барабанов, в пыль разбивающей землю.