Майкл Роэн - В погоне за утром

– ЗАБАВНО! Господи, я хочу сказать, послушай, я не более искушен, чем любой другой человек, но Клэр… Клэр, а не кто-нибудь другой! ПОЧЕМУ? – Джип не ответил, и я продолжал размышлять, поеживаясь, несмотря на солнце. – Боже мой, не то чтобы я не понимал… притягательную силу этой женщины. Я на себе это ощутил. И сам летаю, как мотылек, вокруг той же свечи – ты же знаешь. Только мне потребовалось немножко не слишком дружественной помощи. И это было бы хорошо, так ведь? Для меня. – Я выплюнул свою горечь. – А я просто обжегся. ПОБЕДИТЕЛЮ… Только одни гораздо больше победители, чем другие, правда? Естес…

Джип сочувственно покачал головой:

– Молл, Клэр… ради всего святого, мой мальчик, ты просто не знаешь, кого из них больше ревнуешь, так?

– Хватит об этом!

– Как скажешь. Так, значит, это на Молл ты так обозлился?

– Да! До смерти обозлился! А чего ты мог ожидать – что я буду плясать от радости, будь оно все проклято? – Но в моих словах прозвучала фальшивая нота, и через минуту я закрыл глаза и поник головой. – Нет. Нет. Ах, ты черт. Я не могу, правда? Не могу даже ревновать. Мне не дозволено.

Глаза Джипа смотрели испытующе:

– Боишься показаться малость неблагодарным?

– В общем, да! Самым неблагодарным сукиным сыном по эту сторону заката, но… – Я не стал договаривать. – Это ведь нечто большее, правда? Люди ее склада – это ведь у них в характере? Любить ровно столько, сколько им необходимо.

Джип с минуту в раздумье пожевал губами:

– Стало быть, ты понимаешь. Ни за что бы не подумал, Стив. Ты полон сюрпризов.

– После замка – да, я понимаю. Во всяком случае, кое-что. Ты ведь мне говорил, так? О людях, что двигаются наружу, к Краю, так или иначе. Меняются и растут – во зло или к добру. И Молл одна из них. Из бессмертных, я хочу сказать. Или как вы их называете? Богини. Ну, по крайней мере, полубогини.

– Да, она как раз начинает становиться такой. Это нечасто можно видеть – когда на нее находит. Хотя, я думаю, оно должно всегда быть у поверхности – то, что заставляет ее так бороться со злом. А потом что-то просыпается и бац! Хотя, Иосафат! Я тебе прямо скажу – такой, как вчера ночью, я ее никогда не видел, вот именно такой, и так долго. Это она сделала огромный шаг вперед. В один прекрасный день, может быть, через много-много лет, это прорвется навсегда, и в конце концов, она просто сбросит внешнюю оболочку, как старые лохмотья, и засияет чистотой. Но до той пор у нее есть свои чувства и слабости, как у других, может, даже больше. И когда этот приступ проходит, она становится слабее всего – целиком. Тогда она на самом деле скатывается вниз. Ей нужно… – Джип нахмурился. – Не знаю. Любовь, утешение. И она тянется к тому, к чему может. – Он еще с минуту задумчиво смотрел на меня. – Больше не сердишься?

Я вздохнул.

– Нет. Наверное, нет. Это просто… ну, древние греки – со своими сварливыми богами и богинями…

– Да?

– Неудивительно, что они в конце концов стали философами, вот и все.

Он негромко рассмеялся:

– Я там был. Поверь мне!

Но не стал вдаваться в подробности. Пришла моя очередь оценивать его:

– А как насчет тебя, Джип? Ты тоже понемногу становишься богом?

– Я? – Я думал, он опять станет смеяться, но он был, казалось, слегка шокирован таким предположением, как начинающий служащий, которому предложили стать вице-президентом. – Нет! Я ведь едва прожил свой первый век. Мне надо пройти долгий путь – если захочу. Только вот сомневаюсь, что когда-нибудь мне этого захочется. Сдается мне, я так и буду ходить по кругу, до тех пор, пока не иссякну, но, по крайней мере, это не будут вечно сужающиеся круги. Двигайся, живи, чтобы кровь бежала по жилам, и оттачивай свои пороки до тех пор, пока счетчик не отстучит свое, – вот как живут большинство из нас. Но некоторые, у кого есть настоящая страсть, настоящий дух, – они начинают терять вкус к чему-то еще. Они сужаются, они шлифуются, оттачивают себя до остроты кончика мглы. Они все больше и больше становятся похожи на свою страсть, в них это сразу видно.

– Как Хэндз?

– Точно, как Израэл Хэндз. Если он проживет достаточно долго и хотя бы наполовину не выживет из ума, он догорит до того, что у него станет разум огня, искр и летящего железа. Может, превратится в чьего-нибудь бога пушек, когда-нибудь, со временем, и его будут свистать на все церемонии, где отливаются новые пушки или будут приносить ему в жертву канониров, чтобы лучше их наводить. А может, когда в небе будет бушевать буря, где-нибудь люди будут говорить своим детям: «Гляньте-ка! ЭТО ПУШКИ ИЗРАЭЛА ХЭНДЗА РАСПУГИВАЮТ ЗВЕЗДЫ!» – Мы прыснули со смеху, хотя у меня все еще не прошла горечь. – Но вот Молл, – задумчиво произнес Джип, – ее труднее вычислить. Справедливость – вот часть ее страсти, но и хорошая битва – тоже, и музыка. И какая-то мудрость, интуиция, когда ее меньше всего тревожат…

Я кивнул, думая о той звездной ночи у руля, когда она вытянула из меня всю правду о моей жизни, а это получилось бы у немногих. Джип продолжал настаивать.

– Говорят, в основном у таких, как она, это и получается. У тех, кто достигает Края, может, даже пересекает его – кто знает? – и возвращаются назад преображенными. Возвращаются где-то, как бы там ни было, ведь чем дальше ты продвигаешься к Краю, тем меньше значит время. Может, она уже вернулась. Может, мы плыли с Минервой, Стив, мой мальчик; или с Дианой. Или же с какой-нибудь призрачной богиней наших далеких предков, что жили в пещерах среди Великих Льдов. Или с какой-то силой, которую знает только будущее, когда все эти ваши умные ящички заползут назад, на силиконовые пляжи, откуда они явились. Не знаю. И никто не знает. Но это может случиться, это точно.

Мысль была отрезвляющей. И когда Молл чуть позже пришла с пляжа, я был готов к тому, чтобы посмотреть на нее новыми глазами. Но она выглядела обыкновенной, как никогда, даже бледной, с кудрями, облепившими ее лицо, костлявой и несимпатичной, не тонкой и изящной. Она казалась осенним лесом, который ветер лишил листьев, и она избегала встречаться взглядом со мной или, как я заметил, с Клэр. Тогда до меня дошло, что, по-видимому, вчерашняя ночь стала для нее опытом более сокрушительным, чем для кого-либо из нас.

– Не задерживайтесь более десяти минут! – коротко сказала она. – Потом поднимайтесь и пойдем прямо на корабль! – Раздался хор стонов и жалоб, но она резко обернулась к нам: – Вы, безмозглая шайка скулящих болванов! Что, ждете еще одной адской ночи, как в бедламе, в лесах? Мы едва поспеем на берег до заката!

Это сработало. Никому не понадобилось лишних десяти минут, а мое страстное желание искупаться таинственно пропало. Мы вдруг запрыгали и засуетились, стали застегивать ремни, заряжать пистолеты и освобождать мечи в ножнах. Когда мы отправились в путь, Клэр пошла рядом со мной и совершенно естественно взяла меня за руку; затем, отыскав глазами Молл, протянула ей другую руку. Молл заколебалась, видимо, слегка обескураженная, пока я нетерпеливо не помахал ей, зовя к нам. Мне это не стоило особых усилий. Клэр поставила Молл между нами, и я почувствовал, как рука Молл взяла мою и сжала ее, словно она висела на утесе и это было единственное место, за что она могла ухватиться. Мое возмущение быстро таяло. Ее судьба могла быть самой одинокой из всех человеческих судеб – и если она действительно будет помнить меня тысячу лет, пусть лучше вспоминает без горечи.