Майкл Роэн - В погоне за утром

Я мог прокусить себе язык, захлебнуться кровью и умереть.

Легко подумать; однако сделать это гораздо труднее. Я слышал о том, что были люди, которым это удавалось – пленные под пытками, сумасшедшие в смирительных рубашках. И я сказал себе, что у меня, конечно же, есть повод, и не менее серьезный, чем был у них. Моя смерть вряд ли спасет моих друзей, зато она может спасти множество других жизней. И спасти меня самого от кое-чего похуже смерти – я не стану марионеткой и узником в собственном теле, пустой оболочкой для какого-то хищного ужаса, которого я не мог себе даже представить. И я сделал попытку. Да, я попытался, стиснул зубами самый центр толстой мышцы, до тех пор, пока боль не стала невыносимой и не выступили вены – но не более того. Я не мог. Я был готов, у меня были силы… но я просто не мог.

Назовите это трусостью, назовите это подсознательным сопротивлением – но я не мог этого сделать, так же как не мог освободиться от своих оков. Я продолжал свои попытки. Я вонзил зубы в язык, я тряс головой; но не мог придумать ничего такого, что заставило бы меня стиснуть челюсти.

Вот и все, на что меня хватило, чтобы разыгрывать из себя героя; и все это время я чувствовал, как теряю контроль. Я знал, что что-то действует на меня – барабаны, холод, пение, зловонный воздух, жуткий парад жестокостей, творимых на алтаре. Это было то, что пришло мне в голову сначала. Вскоре я понял, что это не так. Они способствовали, это верно; они топтались вокруг моих мыслей, мутили их. Но было и что-то еще, что-то за ними, и действовало именно это. Оно было больше, чем все эти ужасные факторы вместе взятые. С каждым дуновением его присутствие ощущалось все сильнее, меня словно тянули чьи-то руки, легко, но непримиримо. Они расшатывали мои мысли туда-сюда, словно зуб в его гнезде.

Это была не иллюзия; я стал видеть новые вещи. Фигуры, во много раз выше человеческого роста, они прыгали и извивались позади танцующих, передразнивая их, как гигантские тени, отбрасываемые в небе. С каждой минутой я видел их все более отчетливо, они кружились надо мной, а то, что меня окружало, становилось все более туманным. В моем мозгу роились голоса – тихий щекочущий шепот, низкий громовой гул. Я чувствовал вспышки мыслей и воспоминаний, мне не принадлежавших, не принадлежавших ни одному человеку вообще, они оставляли за собой только смятение, так далеки они были от всякого опыта, который я вообще мог распознать.

Если я мог больше перепугаться, чем уже был напуган, так именно теперь. Но все оказалось совсем не так. С каждой минутой я чувствовал себя спокойнее, все больше недоумевая. Приоткрытая далекая дверь, льющийся из-за нее теплый свет, запах вкусной пищи, звук знакомых голосов – для ребенка, заблудившегося в ледяную ночь и голодного это могло быть тенью тех ощущений, которые я испытывал сейчас. Вся прелесть абсолютной безопасности, счастья, которого я никогда не знал, богатства, которого жаждал всю мою жизнь, но так и не получил, – сейчас я почувствовал слабый привкус всего того, чего мне не хватало, и обещание, что все это впереди и становится все ближе. Меня совсем не волновало, что мое тело становится каким-то легким, немеет – до тех пор, пока я не почувствовал, как мои руки и ноги резко дернулись раз, другой, хотя я не пытался ими двигать. Словно их подчиняла себе чья-то чужая воля…

Я рывком выпрямился, дрожа и покрываясь потом. Моя голова кивала, подбородок опустился на грудь. Это напоминало на попытки не заснуть, когда я зарабатывался подолгу. Не считая того, что в теплой черноте за моими веками ЧТО-ТО поджидало…

Я отчаянно боролся за то, чтобы сохранить контроль над собой. Где-то далеко в барабанном бое появилась новая нота – резкое металлическое позвякивание, как воплощение головной боли. И раздавались голоса – голос Стрижа, такой хриплый и отчаянный, каким я его никогда не слышал: – …они куют железо ОГАНА… ты что, не слышишь? Это… это конец. Последний… самый великий. Если они смогут подчинить его…

Что-то из того, что он сказал, привлекло мое внимание, какое-то воспоминание. Какие-то острые обломки моей воли стали восстанавливаться. Я лихорадочно сосредоточился на всем том, что еще привязывало меня к земле – на боли в языке, тупых уколах от ожогов, боли в ягодицах от сидения на холодной земле и еще более холодном прикосновении ошейника и цепей. ОГАН – вот слово, которое я уловил. Так, а где же я мог слышать что-то подобное? Я улыбнулся: конечно, Фредерик. Сейчас мне было приятно о нем думать. Старый Фредерик с его бачками, пыхтящий от праведного гнева, такой воинственный, как изображение Св. Иакова на его картине:

– ПОДУМАЙТЕ, ЧЕЛОВЕЧЕ! ЧТО ВЫ СКАЖЕТЕ НЕВИДИМЫМ? ВЫ НЕ МОЖЕТЕ СПОРИТЬ С ОГУНОМ!

Храбрость пришла к нам обоим слишком поздно – ко мне и к нему; что ж, лучше поздно, чем никогда. Это должно прекратиться, и теперь же. Смерть, уничтожение – мне надо было за что-то ухватиться. Лучше умереть, чем подпасть под этот тошнотворный сладкий соблазн, это ощущение счастья, которое не позволит мне быть самим собой. Стриж обвинял меня в том, что для меня нет ничего святого; он ошибался. Однажды я уже выбросил счастье – и это потому, что поклонялся успеху. Не его прелестям – не тому, что он мог мне принести. Просто удовлетворению от того, что ты чего-то достиг, ощущению свершения, самой абстракции. И какого бы бога он представлял, если я смог принести себя ему в жертву тогда, я с тем же успехом мог сделать это и сейчас. Нечто меньшее…

Его противоположность. Его абсолютное отрицание, его Антихрист. Провал. Полный провал во всем…

С УСПЕХОМ НЕ СПОРЯТ…

НЕ СПОРЯТ…

НЕ СПОРЯТ…

ТЫ НЕ МОЖЕШЬ СПОРИТЬ…

С ОГУНОМ…

Я сделал такой глубокий вдох, что он стоном отозвался в моих ушах, откинул назад голову и с силой ударив подбородком в грудь, прикусил…

И в ту же секунду тени отступили от меня, и я остался лежать на земле, задыхаясь, сплевывая кровь, лившуюся изо рта. Язык у меня страшно болел, но единственное, что я сделал, это прокусил его сбоку. Опасность захлебнуться мне не грозила. Я увидел пристально смотревшего на меня Джипа, затуманенный взор Молл и в конце ряда – широко раскрытые полные ужаса глаза Клэр. Этого я вынести не мог.

– Все в п-порядке! – с трудом пробормотал я, лихорадочно стараясь придумать причину тому, что я так заметался. – Это н-ничего. Просто, как сказал этот ублюдок, – у меня зад и вправду примерз! Мне бы…

Я был ошеломлен их реакцией. Даже Ле Стриж отодвинулся от меня в полном ужасе, чуть не свалив меня на землю ошейником, что было не слишком любезно с его стороны; остальные отшатнулись с выражением на лицах, которого я не мог понять.

– Эй! – сказал я, стараясь выговаривать слова более отчетливо и выплевывая запекшуюся кровь. – Все в порядке! Я просто говорил, что мне не помешало бы сейчас выпить этого чертова рома, потому что…