Дженнифер Робертсон - Золотой ключ. Том 1

Сааведра перегнулась через каменный парапет, зачерпнула воды обеими руками и плеснула в лицо. Блуза тотчас намокла на груди и животе, но уж лучше вода, подумал Сарио, чем содержимое слабого желудка.

Гул, плывущий над городом, заставил его нахмуриться. Столько колоколов… Бьют на Катедраль Имагос Брийантос, на каждой екклезии и санктии. Но это праздничный перезвон, а не погребальный.

Сааведра покрепче уцепилась за парапет и вновь перегнулась. Потные спутанные локоны ниспадали каскадом, окунались в воду. Мощные струи фонтана — сама Матра с простертыми руками исторгала их со своего возвышения — разбивались в водяную пыль, и она оседала на черных вьющихся волосах Сааведры.

В душе Сарио что-то шевельнулось. Они так похожи и при этом такие разные. У обоих течет в жилах южная кровь. У Сааведры не такая смуглая кожа, как у него, и глаза не омрачены тза'абской смолью, а ясны и прозрачны, как влага фонтана. А Сарио похож на разбойников из пустыни, хотя у его кожи иной оттенок, чем у оливковокожих Грихальва.

Он видел, как напряжены ее плечевые мышцы, как побелели суставы пальцев, сжимающих парапет, словно она боялась упасть и утонуть.

— Матра эй Фильхо, — прошептала она. — Именами Вашими Святыми молю, избавьте его от мук…

— Ведра!

— Спасите от того, что с ним делают…

— Ведра!

— Пресвятая Матерь, Всемилостивейший Сын, пусть он познает не боль, а покой…

— Ведра, да прекрати же! Заладила, прямо как санкта! Ни словечка без Матры эй Фильхо.

Одну руку она оторвала от парапета, дрожащие пальцы коснулись губ и сердца.

— Молю, смилуйтесь над ним…

— Я сейчас уйду!

Сааведра оглянулась. Ни разу еще Сарио не видел такого выражения на ее лице: страх, смятение, дурнота и вдобавок злость.

— Ну и уходи, — сказала она хрипло. — Топай, Неоссо Иррадо, а потом загляни себе в башку и увидишь, что было с Томасом. Думаешь, это так просто забудется?

Не просто. Но Сарио не так слаб и мягкосердечен, как она, ведь он мальчик. Он вынесет. Он видел то, что позволено видеть всем мужчинам, и он — Одаренный. Когда придет время (если придет) очередной Чиевы до'Сангва, он окажется не соглядатаем в чулане, а одним из Вьехос Фратос в кречетте.

"А я не хочу, чтобы это забылось. Хочу увидеть снова”.

Как ни крути, для него это единственный способ понять, постигнуть случившееся в кречетте. “Во что бы то ни стало разберись”, — требовала голодная любознательность.

— Магия, — прошептал Сарио. — Ведра, это была магия. Ведра отвернулась, к горлу снова подступил мерзкий ком. Она откинула с лица мокрые волосы, одернула блузу и обвела взглядом площадь.

— Колокола. — Лицо ее прояснилось, голос окреп. — Они так звонят после удачных родов… У герцогини малютка.

Для Сарио это не имело ровным счетом никакого значения. Такие пустяки, как дети герцогов, его не интересовали. Вот только…

— Мердитто! Герцог закажет этому фильхо до'канна, Сарагосе Серрано, “Рождение”… Матра Дольча, этот маляр навяжет Галиерре еще одну никчемную поделку, а все копии придется писать Грихальва, которым он и в подметки не годится! — Он побагровел от злости.

— Ничего, вот станешь Верховным иллюстратором, тогда и позаботишься о том, чтобы Галиерра восхваляла только твои шедевры.

Это было оскорбление, возмездие за несносный характер — Сарио опять ее рассердил. Но он не заметил издевки.

— Да, я буду Верховным иллюстратором. И буду писать шедевры. А бездарям Серрано придется копировать мои работы.

— Эх, Сарио…

— Как я сказал, так и будет!

Новые раскаты колокольного звона почти заглушили звуки его голоса.

— Сарагосе Серрано пора считать оставшиеся денечки. Попомни мои слова, Сааведра: очень скоро я займу его место.

За кратчайший отрезок времени между рассветом и полуднем Алехандро Бальтран Эдоард Алессио до'Веррада из единственного сына превратился в старшего брата. На этот раз он был способен вполне осознать и перемену, и ее последствия — в отличие от прежних родов, когда он, совсем малютка, знал только, что мама запирается и кричит, а отец, который обычно проводит много времени с семьей, вдруг ни с того ни с сего покидает ее и уезжает в Каса-Варру, свой загородный особняк.

Конечно, такое могло случиться и на этот раз. Лишь тем из новорожденных гарантирована жизнь, кого должным образом благословили Матра эй Фильхо. Если не снискать их милость, не будет и благословения, не будет и жизни. Иными словами, лишь тот, кому мирволят Пресвятая Матра эй Фильхо, может стать гражданином Тайра-Вирте, а посему смерть отверженного надлежит считать благом.

Во всяком случае, так утверждали санктос и санктас, эхом вторя своим иерархам. Если верить обрывочным слухам, Премиа Санкта и Премио Санкто соглашались друг с другом далеко не всегда, но в этом вопросе были едины: мертворожденные или умершие после родов младенцы не стоят оплакивания.

…Вот и теперь мать лежит взаперти, и никто ее не слышит, кроме фрейлин, а отец уехал из города, и Алехандро в Палассо Веррада предоставлен самому себе. Но на этот раз он одинок не из-за смерти ребенка, а вследствие его благополучного рождения; сегодня родителям не до первенца. Поэтому он предался размышлениям о своем положении в мире, а также о том, что происходит, когда умирает ребенок. Две младшие сестры умерли и похоронены рядом с остальными покойными до'Веррада… Но ведь если они умерли, значит, такова воля Матры эй Фильхо. Разве следует детей, не сподобившихся их милости, погребать в фамильных усыпальницах и резьбой по мрамору отмечать краткий миг их присутствия в этом мире?

Мальчику это казалось бессмыслицей. Что случается, когда умирают взрослые? Судя по всему, в течение жизни они пользуются святым благословением, иначе бы умирали младенцами. Когда они наконец покидают этот свет, их оплакивают, отдают им последние почести — иногда это выглядит довольно интересно. Неужели Матра эй Фильхо по какой-то своей тайной, но естественной причине забирают благословение, дарованное при появлении на свет? Не потому ли умирают взрослые?

Никто в Палассо не снисходил до ответов на эти вопросы. Слуги нервничали, краснели и убегали. Придворные, те, кого ему удавалось найти, не могли ничего объяснить. А может, и не хотели. Некоторые из них советовали — вежливо, разумеется, — поговорить с няней.

Но сейчас няня сидела с новорожденной, и Алехандро было запрещено входить в покои матери. Поэтому он в конце концов забрел на кухню, где кипели приготовления к торжеству Первого Дня — Премиа Диа, так как родилась девочка. Ему дали миску и ложку — выскребать и облизывать — и почтительно отвели в уголок, дабы он играл там в герцога кухонной страны и не путался под ногами.