Дженнифер Робертсон - Золотой ключ. Том 2

Кабрал рассмеялся.

— Пятьдесят золотых за то, что у него есть талант к живописи. Северин устало вздохнул.

— Сто — за то, что он не будет отличать один конец кисти от другого!

— Мужчины! — воскликнула Мечелла. — Ну почему, Лейла, скажи ты мне, едва взглянув на ребенка, они начинают говорить о его будущем? Женщинам довольно и настоящего, они радуются, когда ребенок растет и узнает новое.

— А я и радуюсь! — ухмыльнулся Кабрал. — Я расскажу ему, что он Грихальва по праву рождения. Лейла состроила ему рожу.

— Гораздо интереснее, что он де Гхийас по праву рождения.

Вознаграждение больше.

Мечелла лукаво улыбнулась.

— Ну разве может быть что-нибудь столь же невероятное? Де Гхийас и Грихальва под именем до'Веррада будет сидеть на троне моего отца!

— Это только возможность, — напомнил ей Северин. — В случае, если у короля Энрея не будет собственных наследников. И кто же из нас теперь гадает о будущем Ренайо?

Кабрал пытался высвободить кисть из неожиданно цепких пальчиков младенца.

— Твой брат женится, и у него будет не меньше дюжины собственных детей. Хотя не могу не признать, я в восторге от происходящего — Арриго жутко разозлился, когда услышал, что твой брат подписал этот указ. Если дело выгорит, его просто удар хватит.

— А Коссимио с Гизеллой очень рады, — промурлыкала Мечелла.

— Должно быть.

Лейла протянула руку, чтобы пощупать подгузник младенца, — все еще сухой.

— Я так понимаю, — сладким голоском сказала она брату, — в этой ситуации тебя радуют только чувства Арриго, а не то, что твой сын станет королем Гхийаса?

— Мой сын и твой племянник, Лейла, — ответил он тем же тоном. — Будь ласковой с ним, когда-нибудь он может сделать тебя принцессой.

— Я отшлепаю его, если он только попробует! — рассмеялась Лейла.

Северин постучал костяшками пальцев по ящику от вина, служившему им обеденным столом.

— Хватит, дети. Что бы ни случилось в отдаленном будущем, сейчас Ренайо только младенец, который скоро обгорит на солнце.

Позвали Отонну, завтракавшую под палисандром с управляющим фермой — племянником мужа ее сестры Примаварры. Горничная унесла ребенка наверх, не переставая ворковать. Молодой человек следовал за ней хвостом.

— Он на что-то надеется? — лукаво спросил Северин.

— Что когда-нибудь она вот так же будет ворковать над их сыном? — Мечелла вытянулась на траве, положив голову на колени Кабралу. — Отонна не относится к нему всерьез. Иначе она хоть раз сходила бы с ним куда-нибудь в коттедж, вместо того чтобы каждую ночь брать его к себе в постель здесь, в Корассоне!

— Злое заклятие все еще действует, — хихикнула Лейла, не обращая внимания на смутившихся мужчин. — Но вернемся к Ренайо и гхийасскому престолу…

— Это право даю ему я, — сказала Мечелла. — Арриго не имеет никакого отношения к нему…

— И никакого отношения к ребенку, — добавил Кабрал, подмигнув ей.

Лейла уже более или менее привыкла к их свободной манере поведения. Нет никакой опасности разоблачения, повторяла она себе, все здесь верны Мечелле. Когда в Корассон приезжают гости, любовники ведут себя осмотрительно. Даже наблюдательная Лиссия ничего не заметила. Кроме того, Серрано, которые строили дом, сделали в нем четыре потайные лестницы. Одна из них соединяла комнату Кабрала, расположенную на четвертом этаже, с апартаментами Мечеллы на третьем. Нет никакой опасности. Никто ничего не узнает.

А даже если кто-то и узнает, Северин может написать такую картину, что, он все забудет.

Ее муж прикрыл ладонью глаза от солнца, пытаясь рассмотреть въездную аллею.

— Во имя Матери, что там еще такое?

— Фургон из Мейа-Суэрты, — не глядя, ответила Мечелла. — Я жду его с утра.

— Только не мебель! — воскликнула Лейла.

— О нет! — Мечелла загадочно посмотрела на нее. Оказалось, фургон заполнен картинами. Северин и Кабрал выгрузили их, шутливо обвиняя Мечеллу в разбое.

— Все это было в хранилище, — оправдывалась она. — Никому, кроме меня, они и не нужны. Меквель был так добр, что разрешил мне взять их из Галиерры, и Коссимио тоже согласился. Эн верро, я же не могу рассчитывать, что мои Грихальва напишут достаточно картин, чтобы хватило на весь Корассон!

— Надеюсь! — возмущенно сказала Лейла. — У меня для Севи есть планы получше!

Вскоре мужчины ушли наверх, в мастерскую, чтобы взять инструменты и починить поврежденную в дороге раму. Мечелла сама открыла следующий ящик, и они с Лейлой осторожно вытащили портрет.

— Ой, Мечелла! Тут, наверное, вышла ошибка — это же “Сааведра”!

— Нет, Лейла, здесь нет никакой ошибки. Я просила прислать мне ее.

Она отступила назад, отпустив огромную, тяжелую картину, и тихонько вздохнула.

— Когда-то я ненавидела этот портрет, но последнее время часто думала о нем. У нас с ней много общего.

— Например? — уставилась на нее Лейла. Глядя на прекрасное лицо Сааведры, прямо в ее серые глаза, Мечелла прошептала:

— Я, как и она, хотела мужчину, которого не могла получить. Я, как и она, забеременела от любимого человека, и ребенок этот — бастард, которому нельзя даже рассказать, кто он на самом деле. Обе мы попали в паутину, разница лишь в том, что свою я сумела разорвать.

Мечелла стиснула руку Лейлы.

— Я никогда бы не сделала всего этого без вас — без тебя, Севи и особенно Кабрала. Теперь я смотрю на Сааведру и думаю, как я счастлива, что сумела вырваться.

Лейла внезапно по-новому взглянула на “Первую Любовницу”.

— Посмотри на ее лицо, — прошептала Мечелла. — Она в ловушке и знает об этом.

— Да, — услышала Лейла собственный голос, — бедняжка.

— Я никогда не смогу открыто жить с Кабралом или признаться, что Ренайо — его сын. Но разве это что-нибудь значит по сравнению с тем счастьем, которое они мне приносят! Сааведра никогда больше не была счастлива. Что бы ни случилось с ней после того, как был написан этот портрет, — убежала она из Тайра-Вирте и родила ребенка или ее убили, — она так и не вырвалась из ловушки. Я смотрю на нее, навеки заточенную в эту раму, на ее лицо, совсем не изменившееся за прошедшие века, и думаю, как мне ее жаль.

"Только одна женщина, — говорила себе Лейла, — только она могла пожалеть Первую Любовницу. Только она не посчитала Сааведру виновной в появлении любовниц Грихальва, причины ее собственной боли. Только она может испытывать сочувствие, а не ненависть”.

— Эйха, — улыбнулась Мечелла. — Помимо всего прочего это шедевр, никому, кроме меня, не нужный, а на такую красоту кто-то должен смотреть и восхищаться ею. Ты же знаешь, как я отношусь к обездоленным!

— А еще, — добавила Лейла, — когда-нибудь эта картина напомнит Алессио и Ренайо о трагедиях, причиной которым послужила Сааведра.