Лев Рыжков - Золотарь

И над всей этой сумятицей грохотом и ревом загремел, поплыл, казалось, заполонил все вокруг уже знакомый Кристофу мерзкий голос, громкий настолько, что заглушил все происходящее, голос золотаря:

– Щенок завалил дверь. Он не хочет выходить. Этот молокосос хочет, чтобы ему сделали больно.

– Мразь! – воскликнул Кристоф. – Подонок! Ты убил мою сестру и мать! Я лично оттяпаю твою поганую башку, слышишь, ты, вонючка! Будь проклят тот час, когда я освободил тебя, Макабр!

Золотарь расхохотался.

– А теперь, щенок, послушай меня! Выходи отсюда по-хорошему. Мои слуги проголодались. Ты отдашь мне своих дружков и лекаришку. За это ты останешься жить. Ты будешь моим почетным пленником.

– Убирайся в преисподнюю! Слышишь, ты, вонючка?

Слова Кристофа покрыл громовой хохот.

– Послушай, щенок, я не люблю, когда мне перечат. Если ты сам не впустишь меня, мои слуги ворвутся сюда силой. Но знай, сопляк, я умею помнить добро, поэтому ты не умрешь. Как-никак ты мой благодетель. Я всего лишь прикажу отрубить тебе руки и ноги, прикажу ослепить тебя, отрезать тебе язык. Я прикажу бросить тебя в то самое подземелье, где я томился тысячу лет, и ты будешь гнить там заживо, пока черви не сожрут тебя. А уж их-то там хватает, можешь мне поверить! Так что не зли меня, а открывай!

– Нет! – воскликнул Кристоф. – Нет! Тебе меня не победить! Я сам уничтожу тебя!

– Ты очень самоуверен, щенок! – скрипел мерзкий, леденящий голос. – Уничтожить меня не сумел даже сам Мерлин. А уж тебе, дристунишка, это явно не под силу. Впрочем, мы с тобой еще побеседуем лицом к лицу.

Удары в дверь возобновились. В арсенал из-под двери, из окон сочился липкий, стылый, сырой ужас.

Судя по звукам, дверь крушили топорами. Затем стали видны острия в облаке разлетающихся щепок. Слышалось разгоряченное, смрадное дыхание рвущихся вовнутрь неведомых существ.

В одном из окон появилась совершенно немыслимая кошмарная рожа, безобразно раздутая, морщинистая, волосатая, с бородавчатым наростом на лбу. Острые клыки вгрызались в сталь решетки. Даже когда в переносицу урода вошла пуля Гейнца, огромные зубы еще несколько мгновений грызли прутья, и лишь затем мерзкое лицо лопнуло.

Во множестве мест дверь уже была пробита. Лезвия топоров расширяли бреши. Дверь скрипела отчаянно, надрывно. Кристофу казалось, что она стонет, как живое существо.

За время своего пребывания в замке он основательно научился стрельбе и сейчас вместе с егерями вел огонь по двери. То и дело лемуры за дверью кричали от боли, сквозь дыры брызгала их белая кровь.

– Вперед, вперед, трусливые негодяи! – гортанно кричал золотарь. – Вперед! Сопляка взять живым!

Арсенал все больше и больше заволакивало едкой, как свежие луковые очистки, пороховой гарью.

Одно из окон штурмовала четырехрукая мохнатая гадина; глядя на ее пятисаженную фигуру, в ней, хоть и с великим трудом, можно было признать бывшего сторожа 0,5 шт. Огромными кулачищами он колотил в решетку. Несмотря на то что егерь Шульц не уставал стрелять в морду бывшему сторожу, тот каким-то образом исхитрился впиться в решетку зубами. Старинная оконная кладка трещала, змеилась трещинами, сталь решетки гнулась. Пули отскакивали от головы сторожа, как безвредные горошины, и, видимо, не особенно ему досаждали.

– Гы! – коротко, на выдохе, хрипел он. – Гы! Гы! Гы!

– Стреляй в глаз! – крикнул Шульцу Гейнц. – Попробуй выстрелить ему в глаз!

Но было уже поздно. Тысячелетняя кладка не выдержала схватки с мощными челюстями сторожа. Теперь вырванная вместе с изрядным куском стены решетка свисала из его пасти. А в следующее мгновение одна из когтистых лап ухватила Шульца за шею, голова егеря впечаталась в оконный проем, а страшные желтые клыки впились ему в лицо. Отъедая бедняге лицо, чудовище довольно хрипело. Когда Клаус ударом меча прорубил сторожу голову, несчастный Шульц еще дышал. Оттуда, где когда-то было лицо, хлестал фонтан крови и, совершенно ненужный, болтался на ниточке глаз.

– Клаус! Прикрывай окна! – сказал Михаэль, поправляя усы, делающие его похожим на тирольца.

В пролом окна стремилась галдящая нечисть, переплетаясь когтями, щупальцами, змеевидными отростками, визжа, гогоча, улюлюкая. Меч Клауса крушил хитиновые оболочки, сносил многочисленные головы, обрубал отростки и лапы.

Лемуры несли потери. Несколько десятков омерзительных существ колотились по полу подвала, сотрясаемые выворачивающей наизнанку агонией. Сочились кровью бесформенные обрубки. Чье-то щупальце, покрытое шипами, колотилось о стену. Отсеченная голова существа, некой дикой помеси свиньи и аллигатора, вцепилась, издыхая, в ногу Гейнца и конвульсировала, сжимая челюсти до тех пор, пока Гейнц не размозжил ее прикладом ружья.

Дверь покрывалась все новыми и новыми пробоинами. Это были уже какие-то древесные лохмотья, но не дверь. Лишь исключительная прочность дубовых волокон позволяла ее остаткам не падать. Однако мощный удар топора, который сжимал в руках здоровила-лемур с фасеточными глазами и перепончатыми крыльями, сокрушил дверь окончательно. По арсеналу пронесся звук, напоминающий стон. Его издала рухнувшая дверь, превращаясь в древесную пыль.

Внутрь арсенала ворвалось визжаще-мяучащее месиво, ощерившееся зубами, клыками, когтями, присосками. Баррикада была лишь временной преградой.

Фельдмаршал Клаузевиц казался на редкость неопрятным. Вытянутое лицо его обросло клочковатой щетиной, на щеках и подбородке виднелся ряд порезов от неумелого бритья, парик свалялся и напоминал войлок, кафтан был запачкан чернилами и свечным воском, состояние же ботфортов позволяло судить о придорожной грязи на сотню верст вокруг. Фельдмаршал ковырял в зубах гусиным пером, слизывал с его кончика извлеченные из дыр в зубах остатки пищи и, морщась, проглатывал их. Перед глазами он держал свиток пергамента и делал вид, что внимательно изучает написанное, хотя, если посмотреть на бегающие глаза фельдмаршала, становилось ясно, что пергамент его нисколько не интересует. Время от времени Клаузевиц снимал парик и лениво почесывал розовеющую макушку.

– Да-с! – совершенно неожиданно он обратил внимание на полковника.

– Гм-гм, – сказал полковник, – видите ли, господин фельдмаршал, диспозиция…

Полковник произносил первое, что приходило в голову. Вообще-то он пришел к фельдмаршалу с докладом, но впопыхах определил доклад в один из карманов мундира и совершенно запамятовал в какой. Пока Клаузевиц ковырял в зубах, полковник, стоя по стойке «смирно», сосредоточенно думал, куда мог подеваться доклад. То, что фельдмаршал потребует его, не вызывало сомнений. Если нет самого доклада, надо вспомнить хотя бы, о чем в нем говорится. Но, как назло, ни единой строчки оттуда полковник вспомнить не мог. Багровея от чрезвычайного умственного усилия, он тем не менее изучал кончик пера фельдмаршала, пытаясь определить, что же его милость ел на ужин. Когда же наконец его высокопревосходительство соизволил обратить на полковника внимание, тот почувствовал, как его кожа брызнула потом. Надо было как-нибудь выпутываться.