Гарри Тертлдав - Битва в космосе

— Свинья и мерзкий скот, — пророкотал Ворошилов. — Кроме того, что он истязает Катю, он еще и шарит в моей каюте, находит личные записи… мои стихи, а затем перебрасывает их в «свой» файл на бортовом компьютере. Собирает доказательства. Только я не пойму, чего? Того, что я — несмотря на все свои старания — не Ахматова и не Евтушенко? — Открытое честное лицо химика потемнело от гнева, руки сжались в кулаки. Окажись Лопатин сейчас здесь, ему бы не поздоровилось.

Руставели знал, что гэбэшник периодически обшаривает каюты. Потому и вел свой личный дневник на грузинском — пусть Олег Борисович попробует в нем разобраться! Хотя, если подумать, обыски — это часть лопатинской «работы».

— Давайте поговорим с Толмасовым, — снова предложил он.

Ворошилов поморщился.

— Вас, южан, считают горячими и решительными. Похоже, данные, взятые из этнографических эпосов, несколько устарели. Я прав?

— А вам, русским, положено быть невозмутимыми и уравновешенными, — парировал Руставели. — Когда мы вернемся домой, на первых полосах газет нас объявят героями и прочее, прочее… А что будет потом, когда все утихнет? Я, например, не заинтересован в том, чтобы в КГБ узнали, что я отмудохал одного из их сотрудников. Или вы предлагаете, чтобы мы для пущей маскировки переоделись минервитянскими уличными хулиганами?

Химик даже не улыбнулся. Некоторое время они шли молча, а потом Ворошилов пробасил:

— Хорошо, мы поговорим с Толмасовым.

Руставели с привычным наслаждением окунулся в теплое нутро палатки. Под его валенками зачмокало: в палатке царило не только тепло, но и сырость.

К счастью, Толмасов был там один, без Кати. Полковник писал очередной рапорт, но отложил ручку, как только вошли Руставели и Ворошилов.

— Почему такие кислые лица, товарищи? — Похоже, он сразу сообразил, что что-то не так.

Объяснения взял на себя Ворошилов. Руставели никак не ожидал, что этот вечный молчун умеет говорить так бойко; видимо, желание выяснить вопрос насчет отношений Лопатина и Кати зрело у него давно.

Толмасов выглядел совершенно спокойным.

— Думаю, я видел отметину, о которой вы говорите, — большой синяк под левой грудью на ребрах, так? — спросил он после того, как Ворошилов закончил.

— Да, Сергей Константинович, — кивнул химик.

— Катя сказала мне, что она упала, — Толмасов сдвинул брови. — Но если это не так…

— И что тогда? — спросил Руставели с наигранной иронией. — Какие меры вы сможете применить к человеку, работающему, все мы знаем где? — Жуткий упрямец, Толмасов был способен сделать какой-то серьезный шаг только после того, как ему скажут, что сделать его он не сумеет.

— Здесь командую я, а не Лопатин, — сказал, словно запечатал слова в камне. Руставели с трудом спрятал улыбку. — Я поговорю с доктором Захаровой начистоту и приму меры, которые сочту нужными, — продолжал Толмасов. — Благодарю за то, что вы довели эту информацию до моего сведения, — сказал он сухо и опустил глаза к рапорту, давая понять, что разговор окончен.

— Ничего он не сделает, — заявил Ворошилов, когда они отошли от палатки на порядочное расстояние.

Руставели покачал головой.

— Толмасов считает ниже своего достоинства применять силу к тому, кто физически слабее. Но я почему-то уверен, что Лопатину не поздоровится, — он потер руки, предвкушая лицезрение взбучки, которую командир устроит ненавистному гэбэшнику.

Его надежды не оправдались. Толмасов не пошел на «Циолковский» и не вызвал Лопатина к себе. День проходил за днем, а полковник молчал и не предпринимал в отношении бортинженера «с Лубянки» никаких мер.

Ворошилов тоже ждал, все больше мрачнея и замыкаясь в себе. Он и раньше-то не был особенно словоохотливым, а теперь и вовсе ограничивался угрюмыми «да» или «нет», когда его о чем-либо спрашивали. Руставели догадывался, что внутри у химика клокочет вулкан, готовый вот-вот извергнуть накопившийся гнев. Опасаясь этого взрыва, биолог решился на то, чего в других обстоятельствах никогда бы себе не позволил, — напрямую поговорить с Катей о состоянии Ворошилова.

— Знаешь, Катя, — осторожно начал он, гуляя с ней по рыночной площади Хогрэмова города, — Юрий за тебя беспокоится.

— С какой стати? — Катя выгнула бровь. — Я взрослая женщина, Шота, и вполне способна позаботиться о себе сама.

— Ты уверена? — усомнился Руставели. — А как насчет твоих ребрышек?

Она остановилась так внезапно, что шедший за ней минервитянин едва успел шагнуть в сторону. Обгоняя чужаков, абориген сердито взмахнул руками и глазными стеблями. Катя не обратила на него внимания.

— И ты туда же! — набросилась она на Руставели. — Сергей всю прошлую неделю изводил меня вопросами об этих синяках. А они уже почти прошли. Из-за чего весь сыр-бор?

— Из-за того, что я тоже беспокоюсь за тебя, Катюша.

Выражение ее пылающих глаз смягчилось.

— Очень мило с твоей стороны, Шота, но, серьезно, не надо волноваться из-за таких пустяков. Я же тебе говорю, ушибы больше не болят.

— Речь не о том, — пожал плечами Руставели. — Меня волнует, как бы это сказать, природа этих ушибов.

— Да-да, вот и Сергея сильно заинтересовала их «природа», — Катя тряхнула головой. — А природа их в моей собственной неуклюжести, только и всего. Я споткнулась и упала на край лабораторного стола. Хорошо еще, что ребро не сломала.

«Если она притворяется, — подумал Руставели, — то ей место на сцене. Очень натурально».

— Похоже, я свалял дурака, — медленно проговорил он, затем ухмыльнулся. — Боюсь, не в первый и не в последний раз.

Ответной улыбки от Кати он не дождался.

— Ты не мог бы выражаться яснее? — Она прищурилась. — Ерунда вроде ушибов — это нормально. Даже в обычной жизни, не говоря уж об экспедиции. Помнишь случай с Брюсовым?

— Без несчастных случаев нам, конечно, не обойтись. А вот без кое-чего другого…

— Чего другого? — сердито спросила Катя.

Судя по всему, она и понятия не имела, на что он намекает. «Хорош Толмасов, — подумал Руставели, — джентльмен, ничего не скажешь. Выяснял, откуда синяки, с таким тактом, до того осторожно, что Катя не сообразила, к чему ниточка вьется». Похоже, полковник просто подстраховался: а что если обвинение против Лопатина окажется плодом разгоряченного воображения ревнивого химика? Зная натуру гэбэшника, сам Руставели так не считал. Вообще не стоило затевать этот разговор. Но раз уж затеял…

— Стало быть, Лопатин тебя не бил?

Глаза Кати медленно округлялись, пока до нее доходил смысл сказанного. Потом она, запрокинув голову, расхохоталась. Двое самцов, стоявших неподалеку, с испуганным визгом метнулись прочь.

— Ну вы даете, ребята, — сказала Катя, отсмеявшись. — Чтобы я позволила какому-то… себя метелить! — Она вытерла вызванные приступом смеха слезы — Олег, ну он, конечно, не подарок для всех нас, но чтобы он пошел на такое… — она покачала головой — Единственное, что его по-настоящему волнует, — это утереть нос американцам и не допустить срыва экспедиции. В последнем я с ним солидарна. Не хочу, чтобы все дело погубили мелкие стычки внутри экипажа. Ты меня понимаешь, Шота?