Гарри Тертлдав - Битва в космосе

— Это твое последнее слово? — спросил старший из старших.

— Сожалею, но да.

— Тебе придется сожалеть еще больше. — Будь Фральк человеком, он развернулся бы на каблуках и потопал бы прочь. Старший из старших человеком не был, но, уходя, отвернул от Толмасова все свои глазные стебли, что тоже смотрелось не слабо.

Полковник рассеянно гулял по окрестностям города Хогрэма, пока не забрел на одну из многочисленных торговых площадок. Если бы он закрыл глаза и просто вслушался бы в многоголосый шум вокруг, то без труда смог бы представить себя стоящим посреди смоленского колхозного рынка, где приезжие селянки и городские домохозяйки вовсю торгуются из-за картошки, моркови, яблок… Тонкие голоса аборигенов лишь усиливали сходство.

Двое самцов возникли у Толмасова по бокам и мягко оттеснили его в сторону. Один держал в руке копье, другой — топор советского производства.

— Пожалуйста, возвращайся в свой дом из ткани, человек, — сказал самец с копьем. Слово «пожалуйста» звучало в этом приказе явно лишним.

— Почему? — спросил Толмасов, но осекся, больше чем уверенный, что оба воина были в русском явно «не бум-бум», а потому добавил на минервитянском: — Много раз я, человеки, подобные мне, приходить сюда. Мы не делать вреда, не беспокоить самцы Хогрэма. Почему я не смотреть сейчас?

— Потому что Фральк приказал, от имени Хогрэма, — ответил самец, выставляя вперед копье. — Немедленно возвращайся в свой дом из ткани.

— Я уходить, — согласился полковник. Вот тебе и банан! Банан не банан, а фрукт еще тот. Времени зря не теряет. Хоть и по-мелкому, но мстит.

Вернувшись в лагерь экспедиции, он обнаружил, что мстить старший из старших умел не только по-мелкому. Штук девять минервитян уже окружили оранжевый пузырь палатки. Предводитель отряда что-то втолковывал Лопатину. «Счастливчик, и не боится же запросто болтать с гэбэшником, — подумал полковник с улыбкой. — Незнание — великая сила».

Улыбка сползла с его губ, когда он, подойдя ближе, услышал, ЧТО говорил минервитянин.

— … Вы, странные существа, имеете интересные приспособления, и за то, чтобы вы давали их нам, мы позволяли вам ходить куда угодно и что угодно делать. Теперь же, когда вы не желаете поделиться с нами одним из этих приспособлений, мы отказываемся предоставлять вам привилегии, которые вы заслуживали лишь своим хорошим поведением.

Воин долдонил явно заученный им текст, как солдат, раз и навсегда вызубривший устав.

— Я только хотел выходить, посмотреть, — запротестовал Лопатин на своем корявом минервитянском.

— Вы, странные существа, имеете… — снова завел свою пластинку самец. Кто-то хорошенько вбил эту песенку в его осьминожью башку. Кто-то… Хогрэм или Фральк, больше некому.

Оторвавшись от своего «эскорта», Толмасов направился прямо к спорящим. Лопатин одарил командира исполненным благодарности взглядом, на которые никогда не был особенно щедр. Самец, конечно же, немедленно выставил в направлении полковника «свободный» глазной стебель. Идеальный охранник — никогда не застанешь врасплох.

— Что ты здесь делать? — спросил полковник сурово и резко поднял руку, когда самец снова завел речь про «вы, странные существа… ». — Это я уже слышать. Что ты делать с человеки?

Граммофонная игла на заезженной пластинке наконец-то перескочила на другую дорожку.

— Впредь вам надлежит оставаться внутри этого дома. Не выходить наружу. Если вы не делаете того, чего хотим мы, говорит хозяин владения, мы не позволим вам делать того, чего хотите вы. Хозяин владения — торговец, а не даритель.

— Мы делать только то, что приказывать наши хозяева владения, — попробовал возразить Толмасов.

— А я делаю только то, что приказывает хозяин владения мне, — спокойно ответил самец.

Полковник решил сменить тактику.

— Мы показывать, что мы друзья Хогрэма, много, много раз. Почему он так сердится сейчас, из-за одно маленькое дело?

Не стояла бы здесь такая холодрыга, его прошибло бы потом. Неожиданный домашний арест грозил сорвать сбор необходимых экспедиции данных. И, кажется, Хогрэм прекрасно понимал это. Толмасов просто шалел от мысли, что эти темные, живущие бог знает при каком строе и уровне развития аборигены пытаются давить на него, видят в нем ровню. Но приходилось признать, что мозгов Хогрэму и его бананообразному сынишке не занимать.

И тут полковник получил еще одно веское доказательство того, что минервитянам известно о «человеках» больше, чем последним хотелось бы.

— Одно маленькое дело, да? — передразнил его самец. — Тогда почему же вы скрывали от нас, что один из вас — взрослая самка? Мы догадались сами и поняли, что вы еще более чудовищные создания, чем нам казалось раньше.

— Мы не скрывать, — Толмасов обменялся тревожным взглядом с Лопатиным. — Просто нас никто не спрашивать.

— Ага, поэтому и вы ничего не сказали? Мы называем это ответом торговца, — сказал самец. Полковник почувствовал некоторое облегчение. Сравнение с торговцем в устах скармера означало похвалу. — Если вы — торговцы, — продолжил самец, — вы поймете, что мы делаем то, что должны делать, чтобы заставить вас вести себя так, как хотим мы. Если вы послушаетесь, то получите обратно ваши привилегии. А до тех пор оставайтесь здесь. Войди в свой дом.

— Как долго мы оставаться? — спросил Толмасов.

— Я уже сказал: до тех пор, пока не начнете вести себя так, как нужно нам. А как долго — зависит от вас.

— Не можем сделать то, что вы хотеть.

— Тогда вы останетесь здесь надолго, — последовал безапелляционный ответ.

— Нам не хватит провианта и на неделю, — сказал Лопатин по-русски.

— Похоже, им наплевать, — ответил Толмасов.

— Немедленно войдите в дом, — повторил минервитянин, не желая слушать непонятную ему болтовню человеков. По его жесту стражники вскинули копья. Толмасову и Лопатину пришлось повиноваться.

Сидевшие в палатке Катя и Руставели слышали все, что происходило снаружи. При виде вошедшего первым Лопатина биолог подскочил и церемонно поклонился.

— Добро пожаловать в ГУЛАГ, Олег Борисович.

— Ну ты меня достал, грузинская… — гэбэшник осекся, как только в палатку вошел Толмасов.

— Прекратите вы оба! — рявкнул полковник. — Я не жду от вас взаимной приязни, но уважения друг к другу требую, хотя бы внешнего. До вас что, ни хрена не дошло, что случилось?

— Дошло, — буркнул Руставели. — Прошу прощения, товарищ полковник.

Лопатин, помедлив, кивнул.

— Думаю, не так уж сложно представить, что мы просто живем в хорошей двухкомнатной квартире, где, правда, ютятся четыре поколения нашего семейства, — сказала Катя.

Мужчины рассмеялись.

— Да, — ответил Толмасов. Ему не стоило большого труда представить то, о чем сказала Катя. Почти все так жили в Смоленске после войны, когда, как уродливые поганки, вырастали из обугленной земли обожаемые Сталиным а-ля готические дома, где за неуклюжей роскошью фасадов ютились в коммуналках люди. Полковник и в мыслях никогда не держал, что придет день, и эти воспоминания вызовут у него смех. Катя, умница, чисто по-женски сумела разрядить напряженность момента.