Кейт Эллиот - Пылающий камень (ч. 2)

— Лиат! — закричал он и бросился к ней.

Стрела поднималась все выше и выше, потом ее движение, как и следовало ожидать, замедлилось, и она устремилась к земле, прямо на Лиат. Та шагнула назад, оступилась и со всего маху упала на землю. Стрела вонзилась в дерн возле самой ее головы.

— Лиат! — Сангланту на мгновение показалось, что случилось непоправимое. Он опустился на колени возле жены — она хохотала, потирая ушибленную ногу.

— Я не заметила этого камешка, — весело сказала она.

— Ты бы его заметила, если бы хоть раз посмотрела под ноги!

— Но тогда бы я не смогла наблюдать за движением стрелы!

— О Господи, — пробормотал Санглант, помогая Лиат подняться и отбирая у нее лук. Он положил ладонь ей на живот, проверяя, как там ребенок. Его сердечко билось ровно — падение матери ему не повредило. — Что, ради всего святого, ты делала?

— Ничего особенного. Я пыталась проверить, действительно ли Земля вращается. Если она и в самом деле вращается, то стрела, выпущенная прямо в небо, коснется Земли уже в другом месте. Потому что пока она находится в небе, Земля уже немного передвинется и стрела упадет…

— Прямо тебе на голову!

— Вовсе нет! Если, конечно, стрела улетит достаточно высоко, а скорость вращения Земли не слишком мала.

Лиат поморщилась и снова потерла ногу, потом задумчиво пнула вонзившуюся в землю стрелу.

За ее спиной лучи восходящего солнца озаряли пики дальних гор. Лиат еще не собрала волосы в прическу, и непослушные прядки лезли в глаза. Сколько раз Санглант ловил себя на том, что восхищается женой, не обращая внимания ни на что вокруг? Она стала частицей его души, и он уже не мог себе представить, что когда-то жил без нее. Он стал ее пленником, как когда-то был пленником Кровавого Сердца, но цепи, привязывающие его к ней, он создал сам, и они вовсе не были для него оковами. Связующая их нить была невидима и неосязаема, но от этого не становилась менее прочной. Какое счастье, что у него есть Лиат!

Она поймала его любящий взгляд и, показав на лук, лукаво спросила:

— А ты не хочешь попробовать?

И все-таки бывали минуты, когда он думал, что никогда не сможет понять ее.

Горе, Страх и Ярость разбудили его, как обычно, слюнявыми собачьими поцелуями. Они облизывали Алану лицо и не отставали до тех пор, пока он наконец не поднялся. Алан умылся и приказал слуге принести камзол и чулки. Облачившись, он отправился на улицу, собаки сбежали по лестнице следом за ним. Снега еще не было, хотя первый день зимы отпраздновали уже неделю назад и каждое утро поверхность земли искрилась инеем после морозной ночи.

Собаки в восторге носились как угорелые по подмерзшей траве, прыгали за сосульками, свисающими с отяжелевших веток. Алан свистнул, и собаки тут же примчались к нему, а потом тихонько последовали за ним в дом. Он уселся в кресло графа, собаки развалились у него в ногах. К нему стали подходить его люди и рассказывать, что произошло за неделю: яблоки отправили в давильню и заложили в бочки, чтобы дать сидру настояться; в поместье Рейвенхольт козы вырвались из загона и потоптали пшеницу, а человек, которому принадлежит поле, требует от хозяйки коз возмещения убытков; работник Тейлас просит у графа разрешения жениться в следующем году; пастухи зарезали пятьдесят овец — животные болели и не смогли бы пережить зиму; священники спрашивали, из какого амбара брать зерно для раздачи беднякам. Герцогиня Иоланда прислала письмо, где сообщалось, что прибудет на празднование дня святого Геродия. У них оставалось шесть недель, чтобы приготовиться к приему гостей. Скоро должны привезти соколов и ловчих ястребов — охота не только хорошее развлечение: добычу можно закоптить и использовать мясо в пищу до самой весны.

В полдень Алан перекусил, а затем, как обычно, поднялся в палату, где лежал труп Лавастина. На мраморно-холодном теле по-прежнему не было заметно никаких следов разложения. По обе стороны кровати как изваяния лежали Ужас и Тоска. Алан молился здесь каждый день, иногда подолгу простаивая на коленях. Но сегодня он просто положил руку на холодный лоб отца. Трудно поверить, что его душа уже отлетела — Лавастин лежал как живой, и только прикоснувшись к нему, можно было понять, что перед тобой — мертвый, холодный камень.

Господи! Все думали, что Таллия беременна, даже она сама уверилась в этом и начала что-то говорить о непорочном зачатии и о потоке золотого света, который окутал ее во время молитвы, а молилась она почти постоянно. Алан понимал, что вероятность такого чуда ничтожно мала. Как говаривала тетушка Бел, «ни одна корова не принесет теленка, если прежде ее не случить с быком». Тетушка любила иносказания, а мысль о том, что само собой ничего не делается, не уставала доводить до каждого работника. Алан отлично знал, что в данном случае он как раз ничего и не делал.

Он уже устал бороться с Таллией. Она упорно постилась, каждый день приходилось буквально заставлять ее съесть хотя бы кусок черствого хлеба. По правде сказать, ему самому было очень трудно выполнять обязанности графа: трудно сидеть в его кресле и ездить на его лошади, трудно отдавать приказания и говорить со слугами. Алан все время ждал, что Лавастин войдет в комнату и все снова станет как прежде.

Но, как втолковывала тетушка Бел, «что проку плакать над пролитым молоком». Надо все убрать и жить дальше — слезами горю не поможешь, и граф Лавастин согласился бы с Бел. Алан поцеловал мраморный лоб Лавастина и вышел из комнаты.

По дороге к церкви Алан опять вспоминал тетушку Бел. Весной он и Таллия должны продолжить поездку по землям Лаваса, люди должны увидеть новых графа и графиню, поклясться им в верности, а граф должен пообещать быть их верным защитником и справедливым хозяином. Как его встретит тетушка Бел? Признает ли она его новое положение или просто посмеется над тем, как высоко он взлетел? Алан думал и о Генрихе — не решит ли его приемный отец, что он, Алан, хитростью добился своего нынешнего положения? Может, лучше просто проехать мимо деревни, не встречаясь с теми, кто знал его с пеленок? В конце концов, впереди еще много лет, у него будет время.

Но так поступил бы трус.

Каменщики сидели на ступенях церкви и ели хлеб с сыром. Странно, но служанки Таллии тоже толпились у входа, не решаясь войти внутрь. Они напоминали стаю голубей, толкущихся у окна в ожидании подачки.

— Господин граф, — нерешительно обратилась к нему леди Хатумод. Казалось, она чем-то встревожена. — Леди Таллия попросила оставить ее, чтобы она могла спокойно помолиться Господу.

— Хорошо, я пойду один.

Он приказал сопровождавшим его слугам ждать на улице, а сам вошел в церковь.