Кейт Эллиот - Собачий принц

— Что, отец? — спросил он, обеспокоенный молчанием Лавастина. Генри иногда молчал точно так же.

Лавастин улыбнулся:

— К слову пришлось. Мы уже обсуждали это, теперь пора действовать. Мы пошлем кузена Жоффрея ко двору короля Генриха.

Упоминание имени Жоффрея, который не скрывал своей неприязни к Алану, встревожило его.

— Ну-ну. — Он успокоил четырех собак, которым разрешалось спать в башне, в спальне хозяев. Привязав животных, он стукнул в дверь. Вошли слуги и, опасливо поглядывая на собак, внесли два кувшина с горячей водой, пахнущей мятой, тазики и полотенца, а также чистый закрытый горшок.

— Тебя самое время женить, Алан.

«Женить»! — Он подставил слугам лицо. Вода согревала. Вымытые пальцы пахли луговыми цветами. Он вспомнил о Таллии и наклонил голову, чтобы скрыть вспыхнувший на щеках румянец.

— Когда Жоффрей попросит для тебя у Генриха руки леди Таллии, король вынужден будет вспомнить о положении дел в Лавасе.

Все неприятные воспоминания о визите в поместье леди Альдегунды отступили, когда он услышал имя Таллии.

— Таллия. Но ведь она дочь сестры короля.

Сводной сестры, сын мой. С этой женитьбой все непросто. Генри должен выдать ее замуж или отдать в монастырь. Но пока она в монастыре, всегда существует опасность, что ее кто-нибудь похитит и женится на ней против воли короля. Генрих не хочет отдать ее в жены слишком могущественному лорду, которому он не доверяет. Я подхожу ему лучше всего. Графы Лавас не кланяются никакому герцогу или маркграфу, и в то же время мы не так сильны, как некоторые семьи Вендара и Варре. С его стороны было бы мудро оказать доверие именно нам. Тем более что мы спасли под Касселем армию, королевство и его собственную жизнь. Леди Таллия — скромная плата за все это.

— Так же как золото и серебро, которое ты дал моей приемной семье, — сказал Алан с ноткой огорчения в голосе.

— Твоей приемной семье? Да, действительно скромная плата. Никогда не жалей зерна, которое ты сеешь в добрую почву, потому что только урожай определит, будешь ли ты жив или умрешь с голоду к следующей весне. Думай не только о сегодняшнем дне, но и о дне грядущем. До сих пор графство Лавас процветало, так должно оставаться, когда власть перейдет в твои руки.

— Да, — прошептал Алан, полный решимости доказать, что он достоин доверия графа. Он вдруг почувствовал, что Таллия ему необходима. Это была не просто симпатия или соображение целесообразности. Может быть, его желание не было невинным, целомудренным. — Таллия, — произнес он. Он представил, как они будут разговаривать, что будут делать, оставшись наедине. Он покраснел. Подняв глаза, он увидел, что на лице Лавастина играет едва заметная улыбка.

— И лучше не откладывать твою женитьбу. — (Лицо Алана горело. Не от похоти ли вспыхнуло его лицо?) — Необходимо срочно обзавестись потомками. — Граф обернулся к слугам и приказал открыть двери. Тоска залаяла, Восторг скулил, молотя хвостом по стене. Слуги расступились, пропуская собак.

Алан дал слугам себя обуть и повел животных по винтовой лестнице наружу, где они могли бегать, — разумеется, под наблюдением.

Он присел на скамью. Снег, выпавший на прошлой неделе, растаял, но холод не отступил. Закрытое облаками небо напоминало кашу. Алан потер руки, стараясь согреть их. Заметивший это слуга принес рукавицы. Мягкая кроличья шерсть приятно согревала.

Ему представилась редкая возможность побыть в одиночестве. Лавастин уже занялся делами, Алан присоединится к нему, как только отведет собак в загон. Он закрыл глаза и представил себе Таллию, с пшеничными волосами, хрупкую, но никогда не сдающуюся. Он ее себе представлял недосягаемой, чистой, возвышенной, едва прикасающейся к куску хлеба, хотя на ее тарелке лежали деликатесы.

Ночью, лежа возле отца, он опять представил ее. Весь день он не переставал о ней думать. Мысль о возможности жениться на ней казалась невероятной.

Господь низвергает и возвышает.

На этой утешительной мысли он заснул.

Дождь и град стучат по брезентовым навесам. Его воинам не нужна крыша, чтобы переждать шторм, хотя под навесом сидеть удобнее. Но рабы без брезента перемрут. Другой вождь оставил бы их под ледяным дождем, полагая, что сильные выживут. Так избавляются от слабых. Но он не похож на других вождей.

Он прикасается к кольцу на груди, обводит его пальцами, вспоминая жест, сделанный ребенком в подвале Гентского собора. Он позволил этому ребенку уйти в память об Алане.

Рабы сидят в теплом дыму костра, разведенного под навесом с его разрешения. Один из них посмотрел на него, но быстро отвел взгляд, поняв, что привлек внимание хозяина.

— Почему ты так смотрел? — спрашивает он. В своих снах он выучил язык Мягкотелых.

Раб не отвечает. Другие рабы отводят глаза, стараясь сделаться меньше, незаметнее, притворяясь невидимыми, как духи воздуха, ветра и огня.

— Скажи, — приказывает он. Ветер треплет его шею, по спине, согнувшейся у открытого входа под брезентовый навес, барабанят мелкие льдинки.

— Прошу прощения, хозяин, — произносит раб, не поднимая головы, но в его голосе слышится ненависть.

Ты что-то увидел. — Ветер поет в ночи. При тусклом свете костра он видит, как рабы все как один опустили взоры, включая и того, с которым он разговаривал. Взгляд которого его привлек. — Я хочу это знать.

— Вы носите знак Круга Единства, хозяин, — говорит раб, зная, что неповиновение влечет за собой смерть. — Но Бога вы не почитаете.

Он прикасается к кольцу, проводя по нему пальцем, как то дитя в церковном подземелье.

— Я его не прячу.

— То, как вы прикоснулись к нему, хозяин, — голос человека наполняется какой-то силой, — это напомнило мне одного человека.

Кого-то, о ком этот раб не хотел бы говорить. В такой шторм ни одно судно не выйдет в море. Он вынуждает раба продолжать:

— Есть у тебя семья, как это обычно для вас?

— Нет, хозяин. — Раб дал выплеснуться ненависти. — Ваши убили их всех, всю семью. Они убили жену, сестер, даже моих бедных невинных детей.

— И все же ты служишь мне. — Этот Мягкотелый заинтересовал его. В нем есть огонь, может быть даже сила земли. Рабы, живущие е загонах Детей Скал, не многим отличаются от собак, но эти новые рабы, которых он вооружил дубинками, лучше кормил и одевал, происходят из южных земель, они думают, прежде чем лаять. Поэтому он считает, что от них есть прок.

— У меня нет выбора.

— Выбор есть — умереть. Раб качает головой:

— Вы носите кольцо, но вы не знаете Бога. Владычица ткет, а Господь обрезает нить, когда придет время. Не мы выбираем, когда умирать. Смерть приходит по их воле.