Тим Северин - Дитя Одина

Законник, которого он выбрал, Эйольв, сын Бельверка, считался самым лукавым и пройдошливым по всей стране. Эйольв уже прибыл на Тингвеллир, и Флоси стал искать встречи с ним. Однако он должен был соблюдать осторожность, дабы не говорить с Эйольвом прилюдно, ибо, по исландскому обычаю, судебное разбирательство не может вести тот, кто напрямую заинтересован в исходе, или кто-либо иной, состоящий в известных отношениях с тягающимся, будь то родство или долг чести. Не должен законник действовать из выгоды или по найму. Эйольв же ранее никак не был связан с поджигателями и, похоже, не верил в их невиновность. Однако Эйольв был известный скареда и, как и многие законники, с удовольствием продавал свое мастерство за достаточно высокую плату. По этой причине поначалу он наотрез отказал Флоси, ответив, что не будет говорить в его пользу. Ибо должен содействовать суду, и советы его должны быть непристрастны. Однако когда Флоси тайком отвел его в сторону и предложил запястье из чистого золота, Эйольв принял мзду и согласился содействовать, заверив Флоси, что только ему известны все ходы-выходы и окольные тропинки обычаев, и что он найдет путь, как поджигателям избежать наказания.

Я сам это слышал, поскольку был там — меня послали следить за Флоси.

Когда поджигатели прибыли на Альтинг, Кари, сын Сель-мунда, уже четыре дня как был там, неприметно проскользнув на Тингвеллир. Молва твердила, что Кари — грозный воин, но, судя по его внешности, я бы этого не сказал. Среднего роста, довольно худощавый, и на вид казалось, что ему не по силам размахнуться боевой секирой, как должно. Лицо узкое, с длинным носом, маленьким ртом и близко посаженными карими глазами. Бороду свою он содержал в порядке, что необычно для воина, а волосы подрезал и повязывал темно-серой повязкой. Повязку эту он снимал только перед боем, и тогда великолепная копна волос распускалась воинской гривой. Однако, даже будь он одет иначе, не по-воински, все едино движения выдали бы его. Он был гибок, как борец, всегда быстрый и подвижный, и всегда настороже, точно зверь на охоте. Человек, стоявший рядом со мной, указал мне на Кари, когда тот направлялся к палатке одного из своих возможных союзников. Я пошел следом, так, чтобы он не мог меня видеть. И все же он ощутил мое присутствие, внезапно круто повернулся ко мне и опустил руку на рукоять короткого меча, висевшего на поясе. Увидев же всего лишь безоружного юнца, успокоился.

— Ты Кари, сын Сельмунда? — спросил я.

— Да, — ответил он. — А ты, малый, кто? Кажется, я не видел тебя раньше.

— Я — Торгильс, сын Лейва, хотя, наверное, точнее было бы назвать меня Торгильсом, сыном Торгунны.

Вид у него стал, мало сказать, более чем удивленный.

— Торгунны-вед… — Он замялся. — Торгунны, которая приехала из Ирландии ко двору ярла Сигурда?

— Да, я вырос в Гренландии и на западе и приехал сюда недавно. Надеялся, что ты расскажешь мне что-нибудь о моей матери, если сможешь.

— Ну-ну, значит, ты сын Торгунны. Правда, я знал твою мать, по крайней мере с виду, хотя мы сказали друг другу не слишком много слов, — ответил Кари. — Но сейчас мне некогда болтать о тех днях. У меня много дел здесь, на Альтинге, однако, коль хочешь, будь со мной, может, у меня и найдется время немного рассказать тебе о том, что тебя интересует.

Остаток этого дня и весь следующий я ходил за Кари, а он переходил из одной землянки в другую, разговаривая с годи, которые знали его убитого тестя. Иногда ему везло, и он заручался их поддержкой в деле против поджигателей, но столь же часто ему отвечали, что это только его дело, потому что поджигатели, мол, слишком могущественны и всякий, кто станет помогать Кари, станет их жертвой. В одной палатке мы обнаружили высокого, довольно худого человека, который лежал на кровати, и правая нога у него была забинтована. Тот хворый человек был Торхалль, сын Асгримма, приемный сын Ньяля.

— Слава богам, и ты добрался сюда, — сказал Кари, явно обрадованный.

— Путь был нелегкий, но мне удалось его одолеть короткими переходами, — ответил Торхалль. — Заражение столь сильно, что я едва хожу.

Он размотал повязку и показал свою правую лодыжку. Она распухла и стала в три раза толще обычного. Большой гнойник словно пульсировал от жара в середине опухоли. В середине нарыва я увидел средоточие заражения: черное Пятно, похожее на пагубный грибок в бахромчатой кайме злой красноты.

— Судебное дело против поджигателей будет, наверное, объявлено послезавтра. Как думаешь, ты сможешь присутствовать? — спросил Кари.

— Едва ли, разве только нарыв к тому времени прорвет, — ответил Торхалль. — Но коль сам не приду, то смогу следить за ходом дела отсюда, с этого ложа, и давать советы, коль скоро ты будешь ежедневно извещать меня о подробностях.

— Я благодарен тебе, но не могу воздать как должно за то, что ты приехал на Альтинг, — сказал Кари.

— Хотя бы этим могу быть полезен, — сказал Торхалль. — Твой тесть Ньяль научил меня едва ли не всему, что я знаю о законе, и я желаю, чтобы с его убийцами поступили по закону. — Он замолчал и немного подумал. — На самом деле, моя немочь тоже может пойти на пользу. Мало кто знает, что я здесь, лежу безвылазно в палатке, и я полагаю, пусть оно так и будет. Мы можем застать их врасплох. — Он взглянул на меня. — Кто этот юноша?

— Он только что приехал из Гренландии, рос там да еще в месте, которое называют Винланд.

Торхалль фыркнул.

— Что ты знаешь о том, как собираются Флоси и его поджигатели защищать себя на суде?

— Говорят, будто они хотят поручить защиту Эйольву, сыну Бельверка.

— По сути ему не следует заниматься этим делом, — сказал Торхалль, — но зная, как он жаден до денег, полагаю, его купят. Полезно было бы выяснить, выступит ли он против нас. — Он взглянул на меня. — Может, этот паренек нам пособит. Едва ли его здесь кто-нибудь знает, и он не будет выделяться из толпы.

После чего, обратясь прямо ко мне, спросил:

— Готов ли ты кое-что сделать для нас? Коль тебе покажут Флоси и его ближайших, как думаешь, сможешь ли ты подобраться к ним и выяснить, как они приобретают себе союзников на законоговорении?

Впервые мне выказали такое доверие, и я был польщен. — Не менее важно и то, что предложение Торхалля совпало с моими представлениями о себе. Я уже говорил, что Один — бог притворства, подслушивающий у двери, крадущий тайны, бог, чей нрав и повадки весьма привлекательны для меня. Я был один в чужой стране, и меня попросили стать соглядатаем в деле по-настоящему важном. Принять это предложение значило уважить Одина, а заодно и завоевать доверие человека, который мог рассказать мне о моей матери.

Вот так оно и получилось, что тремя днями позже я затаился в расселине скалы, скорчившись и едва дыша. Не более чем в десяти шагах от меня был Флоси, сын Торда, вожак поджигателей, вместе с двумя своими ближайшими сторонниками, которых, как я узнал позже, звали Бьярни, сын Бродд-Хельги, и Хальбьерн Сильный. С ними же был знаменитый знаток закона Эйольв. Узнать его было нетрудно, ибо он был щеголь и любил расхаживать по Альтингу в ярком алом плаще и с золотой повязкой на голове, да еще нося при себе отделанный серебром топор. Все происходило неподалеку от Ущелья Сходок, там, где нас не могли видеть снизу, с Поля Тинга. Ясное дело, что четверо мужчин отправились в это пустынное место, чтобы поговорить наедине, решив, что лучшего для свободного разговора не найти, коль скоро поставить своих людей на страже. Я же, заметив, как они пустились от кучно устроенных землянок на поле Альтинга по тропинке, ведущей на утес, догадался, куда они идут, и поперед них вскарабкался наверх и бросился на траву, чтобы не быть замеченным на фоне неба. Переведя дыхание и дождавшись, когда стихнет стук крови в ушах, я осторожно приподнял голову и глянул вправо. И тут же в страхе заполз в это свое убежище, стараясь зарыться поглубже. Четверо мужчин решили усесться в опасной близости от меня и приступили к беседе. На мое счастье, утес Тингвеллира сложен из камня, который исландцы называют hraun. Камень этот истекает из земли огненным потоком, когда боги гневаются, а потом, остывая и затвердевая, образует расселины и трещины. В одну из таких щелей я и проскользнул. Я находился слишком далеко и не слышал ничего, кроме обрывков разговора, когда кто-нибудь из них повышал голос, но что идут какие-то переговоры, было ясно. И закончились они обоюдным согласием, ибо снова со всей осторожностью выглянув из своего убежища, я увидел, как Флоси снял со своей руки тяжелое золотое запястье и надел его на руку Эйольву. А запястье это, судя по тому, как оно сверкнуло в бледных лучах солнца и как Эйольв любовно провел по нему пальцем, было недешевое. Потом Эйольв натянул запястье повыше, под рукав одежды, чтобы его не было видно.