Тим Северин - Дитя Одина

Учил он последовательно, терпеливо, основываясь на тех знаниях, которые передали мне Тюркир и Торвалль. Время от времени ему приходилось исправлять их ошибки. Прежние мои наставники порой сами путались в семейных делах асов, а то и я неверно понимал их уроки. Транд сперва привел в некий порядок мои разрозненные знания, потом стал расширять и углублять их, прежде всего знания о главных богах и богинях, асах и ванах, пока не представил мне весь сонм, и это не считая норн, и светлых альвов, и темных альвов, и цвергов, и инеистых великанов, и обитателей иных миров, и ролей, которые они играли в сотворении вселенной.

— Все взаимосвязано, — любил говорить Транд. — Представь себе переплетенные корни Мирового Древа, где один корень свивается с другим, потом дотягивается до третьего и вновь загибается назад и завязывается на себе, и ветви, раскинувшиеся сверху, с которыми происходит то же. И у каждого корня и ветки есть свое назначение. Они поддерживают Иггдрасиль, и они же и есть Иггдрасиль. Вот как оно происходит по древней вере. Когда у тебя есть основные знания, ты можешь двигаться по тропе одного корня или одной ветки, или обернуться и увидеть весь узор.

Запоминалось все это на удивление легко. Казалось, каждое деяние, каждое божество, всякая подробность — все вплетено в язык, набегающий волнами, которые увлекают тебя за собою, или, как в перечислениях имен, звучащий мереной поступью. Даже теперь, полвека спустя, я могу перечислить все сорок восемь имен Одина — Бальейг, Харбард, Хель-блинди, Херьян, Хьяльмбери, Текк, Триди, Тунд, Уд, Игг… От иных же у меня сердце бьется, когда я повторяю их про себя, вот они: Alfodr — Всеотец, Draugardrottin — Повелитель мертвых, Grimnir — Тот, кто в личине, FarmognuBr — Творец путей и Gangleri — Странник.

Тюркир с Торваллем делились со мной простейшими рассказами о том, что делают боги — земля дрожит, когда Локи корчится в своих цепях, буря начинается — это взмахнул крылами огромный орел Хресвельг, а молния — это удар Мьелльнира, когда Тор швыряет свой молот. Транд же говорил об этом как о малой части общего. Он толковал мне, как связаны деяния прошлого с теми, которым еще предстоит быть, и что сегодняшнее творится на их скрещенье. И всегда упирал на то, что все взаимозавязано, и одаренные вторым зрением могут прозреть грядущее, но не могут предотвратить то, что предопределено норнами. Эти три сверхъестественные жены обладают высшей властью, ибо они решили судьбу всякого живого существа и даже самих богов.

— Великий узор не может быть изменен, — наставлял меня Транд. — Даже боги знают, что Последней Битвы и гибели мира не избежать. При всей их мощи они способны только оттянуть роковой конец, но не отменить его. Насколько же меньше у нас, у простых смертных, возможностей изменить сеть, которую сплели норны, или руны, которыми отмечена жизнь каждого.

Транд твердо верил в гадание. Если судьба определена, ее можно постичь при умелом толковании. У него имелся набор костяшек из китовой кости, пожелтевшей от времени, с нанесенными на них рунами. Он расстилал белую ткань и бросал их, как игральные кости, размышлял над тем, что выпало, вычитывая весть в их беспорядочных узорах, а затем объяснял мне, что они значат. Часто значение было смутно, еще чаще — противоречиво. Но это, как он мне объяснял, заложено в самой природе рун. Каждая имеет по меньшей мере два смысла, и эти смыслы противоположны; оказывались ли они в темной или светлой связи, определяет, какой из смыслов верен. Все это мне казалось слишком путаным, однако суть усвоить удалось.

Рунические заклинания были внятнее и напоминали мне кузнечные, которым научил меня Тюркир. Транд резал их на дощечках, показывая мне правильную последовательность рун, выстраивая уроки последовательной чередой: руны мудрости — на знание, руны моря на благополучное плавание, руны телесных членов на исцеление, руны речи во избежание мщения, руны для родовспоможения.

— Не удивляйся, не всегда они действуют, — предупреждал он. — Сам Один постиг всего восемнадцать, когда висел на Иггдрасиле, и было бы дерзостью полагать, что мы способны на большее.

Он твердил, что чисто резать руны — это еще не все. Каждая черта сопровождается словами, которые следует произносить, нанося ее, и Транд заставлял меня повторять эти слова, пока я не достигал совершенства.

— Произноси слова правильно, — говорил Транд, — и тебе не придется, чтобы усилить заклятье, смешивать помет с собственной кровью или прибегать к другим уловкам. Оставь это тем, кто предпочитает вредотворные заклятья благотворным.

А еще Транд предостерегал:

— Коль руническое заклятье сотворено худо, оно, скорее всего, подействует обратным образом. Причина же тому в двоякой и супротивной природе рун, в двусмысленности дара Одина. Так, целительная руна, предназначенная для уврачевания хворого, может сильно повредить его здоровью, коль начертать ее неверно.

Транд, считавший, что все на свете совершается к лучшему, отказался научать меня рунам проклинающим. А еще из предосторожности в конце каждого урока по его настоянию мы бросали все начертанное в пламя и сжигали учебные дощечки дотла, дабы не попали они в злонамеренные руки. И пока огонь пожирал дерево, Транд, как я приметил, стоял, не отрывая взгляда от дотлевающих углей. И мне казалось, что в мыслях он уносился куда-то далеко, в какую-то неведомую страну. Он никогда не рассказывал мне о своем прошлом.

Конец моего пребывания у Транда был отмечен боем жеребцов. Уже несколько месяцев все в округе только и ждали этого лошадиного поединка. И мы с Трандом отправились посмотреть на него. Для поединка выбрали место, которое ни один из жеребцов не считал своим. А чтобы их раззадорить, в загон возле голой площадки, на которой должны были биться кони, завели табунок кобыл. Само собой, собралась немалая толпа, и многие бились об заклад и делали ставки. Мы с Трандом подоспели, когда хозяева жеребцов уже стояли друг перед другом, удерживая животных за недоуздки. А жеребцы уже были в пене, пронзительно ржали, вырывались и становились на дыбы, желая броситься друг на друга. Кто-то из пришлых — он, надо полгать, поставил на этого жеребца — смело зашел сзади и тыкал коню в ятра короткой палкой, чтобы еще больше разъярить его, на что Транд заметил:

— Он не стал бы этого делать, когда бы владел знанием. Он может вызвать враждебность Локи, и это принесет ему несчастье.

Я не понял, говорит ли Транд об истории, в которой Локи превратился в кобылу, дабы соблазнить злобного великана в обличье огромного жеребца, или о комической сцене в Вальгалле, когда Локи потребовалось развеселить великаншу Скади. Локи разделся, привязал один конец веревки к бороде козла, а другой — ксвоимятрам, и эта парочка таскала друг друга взад-вперед по залу, и оба вопили во всю глотку, пока обычно угрюмая великанша не разразилась хохотом.