Джеймс Стоддард - Обманный Дом

Лизбет подумала – уж не отец ли пришел за ней, чтобы увести ее отсюда. Она протянула руки к незнакомцу… но в комнату шагнул Картер Андерсон. Левая половина его лица была объята мраком, а правая скривилась в волчьем оскале, и глаз был налит хищной злобой. Он навис над Лизбет, готовый схватить ее. Она вскрикнула, развернулась и опрометью бросилась прочь по коридору, но он побежал следом, изрыгая проклятия. Лизбет с трудом опережала своего заклятого врага, но Дом она знала лучше, чем он. Однако в какой-то миг оказалось, что она не в силах больше бежать. Она словно пыталась пробиться сквозь толщу неподатливой воды, и каждый шаг давался ей с немыслимым трудом.

Картер без труда догнал ее и грубо схватил за руку.

– Ты пойдешь со мной, – прошипел он. – Пойдешь в еще более страшное место.

Она закричала, и кричала, и кричала, и ей казалось, что все ужасы мира обрушились на ее бедную голову.

А потом она проснулась.

Она лежала неподвижно, боясь пошевелиться и стараясь уверить себя в том, что это был всего-навсего дурной сон, все тот же, что снился ей уже много-много раз. Ее сердце часто билось, но она знала, что это не живое сердце, а тот медальон, что когда-то дал ей Человек в Черном. Она все еще дрожала от страха.

– «К несчастью, я вскрикнула во сне, потому что увидела кошмар, – прошептала она еле слышно. – Простите меня за то, что потревожила вас».

Лизбет села на кровати. Никакого красивого платья, которое привиделось ей во сне, не было на ней, а были на ней серые, жалкие лохмотья. И волосы свисали прямыми прядями, они больше не вились, и она знала, что они никогда больше не будут виться. Тяжелой гривой они ниспадали до талии – спутанные, нечесаные. Анархисты не давали ей ни расчески, ни ножниц, и Лизбет приходилось обходиться собственной пятерней. Единственным утешением было то, что волосы чистые: она старательно мыла их в фонтане в своем саду. Это был ее протест, бунт против анархистов.

Она обвела взглядом комнату, где жила уже несколько лет. Тусклая лампа, покосившийся туалетный столик со сломанной ножкой, на полочке лежат ее нехитрые сокровища, матрасик на полу, слева обкусанный мышами… Как-то раз Лизбет приютила одну мышку, но потом Человек в Черном прознал про это и отнял у нее зверька. Даже туфель у Лизбет не было, кроме тех, в которых она попала к анархистам. Они давно стали ей малы, но она хранила их, завернув в промасленную тряпку, под лежанкой.

Всякий раз, очнувшись после страшного сна, она не могла понять, что ужаснее: ее страх или напоминание о том, какой она была когда-то, прежде чем Человек в Черном забрал ее сердце. Лизбет подтянула колени к груди и с тоской стала вспоминать красивую одежду. Она не плакала даже в самые страшные мгновения – плачут ведь только те, у кого есть душа, а у нее вместе с сердцем отняли и душу. И все-таки что-то болело у нее в груди. Что же это могло болеть, если там не было сердца?

Лизбет встала и подошла к своим сокровищам, одним из которых был затрепанный томик «Грозового перевала», взяла книгу и прижала к груди. Это была ее единственная книжка. Она не знала, зачем анархисты дали ей ее, но она всегда надежно ее прятала, чтобы не отобрали. Стоило Лизбет завидеть где-нибудь анархиста, она убегала – отчасти потому, что боялась их, а отчасти из-за того, что за годы одиночества стала нелюдима. Проходили целые месяцы – а она никого не видела, хотя порой издалека до нее доносились чьи-то голоса. Отсчет времени для нее сводился к тому, что четырежды в год ее призывал Человек в Черном. Его она боялась больше всех, но когда он говорил с ней, Лизбет слушала его, хотя он всегда произносил одни и те же слова: он говорил о том, что если она дерзнет покинуть этот дом, ее сдует ветром, потому что она станет невесомой, как дым, и все из-за того, что у нее нет души, что у нее отняты все чувства вместе с сердцем. А потом он пристегивал ее к своим страшным машинам, и тогда все тело Лизбет пронзали жуткие разряды, похожие на молнии. Эти разряды проходили сквозь нее и сквозь странный камень, лежавший на ониксовом столе. Пропуская через Лизбет разряды, Человек в Черном говорил о льде, стуже и бесконечной зиме, и тогда полость в ее груди, где когда-то было сердце, леденела и немела от холода. Еще он говорил о порядке, о гармонии, о красоте постоянства, и весь мир Лизбет начинала видеть в квадратах, ровных линиях и совершенном покое. Разряды не причиняли ей боли, но ее пугали гул, издаваемый странными машинами, и та страсть, какую вкладывал в свои речи Человек в Черном. Как часто она мечтала о том, чтобы этот камень куда-нибудь исчез и чтобы закончился этот жуткий ритуал.

Когда Человек в Черном призвал Лизбет в последний раз, камня на месте действительно не оказалось, и Человек в Черном задавал ей много вопросов о камне – как будто она могла знать, где он. Он говорил, что если камень не будет возвращен на место, произойдут ужасные события. И все же Лизбет радовалась тому, что камень пропал, хотя и понимала, что Человек в Черном не лжет – он вообще никогда не лгал. Он рассказывал ей, где найти еду, он грозил ей наказаниями за прегрешения. Он объяснял, как получилось, что этот дом, который был размером с небольшой особняк в ту пору, когда Лизбет оказалась здесь впервые, может превратиться в огромное здание. Лизбет всегда верила Человеку в Черном, она с нетерпением ждала каждой новой встречи с ним, хотя и боялась его. Другие анархисты с ней вообще не разговаривали – она думала, что им это запрещено. И еще иногда Человек в Черном давал Лизбет двенадцать коротких свечек, с которыми она могла делать что хотела, и время от времени – новое серое платье.

Лизбет выпрямилась. Ее длинные волосы зашуршали. Они по-прежнему оставались золотистыми, как в тот день, когда Даскин, приехавший в Иннмэн-Пик, склонил голову и сравнил цвет ее волос с цветом своих. Еще ни разу Лизбет не смотрела на свои волосы, чтобы не вспоминать об этом дне, и всякий раз, очнувшись от страшного сна, она первым делом думала о Даскине. Она думала о нем и тогда, когда выходила из комнаты и брела по длинным сумрачным коридорам, как тень среди теней, мимо мрачных дверей и узких бойниц в свой унылый садик, где она выращивала репьи и тернии, которыми порос уже весь дом. По саду бежал небольшой ручеек, и в те дни, когда у Лизбет был листок бумаги и бутылка с пробкой, она писала очередное письмо Даскину и бросала бутылку в ручей.

Вот и сегодня Лизбет направилась к двери, намереваясь отправить новое послание. Не так давно она нашла плоскую бутылку с пробкой, которую кто-то забыл в буфете в самой новой части дома. Но, открыв дверь, Лизбет в испуге вскрикнула. На пороге стоял остроносый анархист в шляпе, надвинутой на глаза.

– Что ему нужно? – забыв о том, что говорит вслух, прошептала Лизбет.