Алан Фостер - Инфернальная музыка

– Маленько странноватый гром-то, – заметил Мадж, – шума много, а молний нету.

– Лично я так считаю, – решил поделиться своими предположениями Циммерман. – Хинкель до того паршиво поет, что у стихий начинается мигрень, и для природы этот гром как бы способ выражения протеста.

– Кто услышит Хинкеля, тот возненавидит, – добавил Хилл. – Это наш лозунг. Мы даже несколько песен на эту тему сочинили. Музыку он у нас отобрал, но стихи придумывать не мешает. Такая задачка ему не по зубам.

Газерс энергично кивнул:

– У нас тут свободного времени уйма. Уже двойной альбом составили.

– На его лице появилась мечтательная мина. – Кто услышит, обторчится… Эх, вернуться б домой…

Хилл вдруг выпрямил спину:

– Эй, ребята, что это с вашей ручной гармонией?

Музыкальное облачко, гудя и звеня, лучась и искрясь, понеслось вверх по склону, затем остановилось, покрутилось, сияя, вокруг невидимой оси и вернулось. И повторило красноречивое приглашение, а потом еще раз.

– Беспокоится. – Джон-Том поглядел на Маджа. – Ладно, хватит разговоров. Решили делать дело – не будем откладывать.

– Ага, чувак, тут я с тобой согласен. – У выдра решительно блестели глаза. – Не, ты тока вообрази: мир без музыки! Под че прикажешь зенки заливать? Под че на танцульках выдрючиваться? Под че красотку…

– Идем. И тихо. – Джон-Том двинулся за нетерпеливым облачком. Через два-три шага оглянулся. – Парни, вы с нами? Вы рискуете потерять не меньше, чем любой другой.

Музыканты обменялись взглядами. Хилл высказался за всех:

– А фиг ли? Что еще он может нам сделать?

– И то сказать, – согласился Шплиц-Циммерман.

Газерс поравнялся с чаропевцем:

– Мы пройдем с вами, чисто конкретно, сколько сможем, и постараемся помочь, но особо на нас не рассчитывайте. Этот Хинкель, гад, слишком хорошо нас изучил. – Он зашагал вверх по склону. – Только на одно надеюсь: застать его в спокойном настроении.

– Да что я, по-твоему, безголосых придурков не слышал?

Джон-Том осторожно перешагнул через гнилой пальмовый ствол.

Гитарист оглянулся:

– Нет, друг ты мой чаропевец, по-настоящему безголосого придурка ты еще не слышал.

Склон уверенно набирал крутизну, уступ громоздился на уступ. Время от времени Джон-Том помогал коротконогому выдру, но покамест риск сорваться не возникал. Преодоление даже самых труднодоступных участков требовало только решимости, чувства равновесия и крепкой хватки.

Джон-Тому восхождение давалось относительно легко, однако у Маджа, обычно неутомимого, участилось дыхание, превратившись в надсадное «пых-пых-пых». С высотой растительность неуклонно редела. Музыкальное облачко вело скалолазов вперед и вверх.

– Слышишь?

Джон-Том остановился прислушаться и передохнуть.

Мадж кивнул.

Воздух заполнялся нежным, деликатным шелестом. Звуки были расплывчаты, но слух не резали, их громкость увеличивалась с каждым шагом.

– А че, не так уж плохо, – выразил свое мнение выдр.

– Это не Иероним. – Газерс развернулся влево. – Слышите? Вон оттуда!

По склону горы струилась музыка. Отчетливо улавливались протестующие, страдальческие ноты, и это побудило искрящееся облачко юркнуть за спину Джон-Тома и зазвенеть, как напуганный будильник.

Целые такты, выломанные из своих так-товых черт, неслись по поверхности музыкального потока гармоническим плавником. Реверберации, отдельные ноты, переборы, посвист, эхо погребального плача, взревывание маршей – все бессистемно роилось и смешивалось в мелодичном селе. Музыка пронеслась мимо них песчаной бурей, состоящей не из пыли, а из нот, ударила по барабанным перепонкам безумной какофонией, какой не состряпать и десятку объединившихся композиторов-авангардистов.

Она мощно потянула к себе музыкальное облачко, но крошечный комочек гармонии прижался к спине Джон-Тома, спрятавшись за дуару, как за щит.

И появился лишь после того, как сель пронесся мимо, потеряв по дороге несколько случайных арпеджио.

– Эхма, кабы я мог такое лабать!

У Циммермана звенело в ушах.

– Это никому не под силу.

Газерс тряс головой, словно хотел очистить уши от застрявших в них нот.

– Она повернула и пошла в гору.

Хилл, уперев руки в бедра, хмуро глядел вверх.

– Вот так всегда: музыка течет и течет к нему, но никогда не возвращается. Он ее всасывает, как прорва. – Ударник встретил недоумевающий взгляд Джон-Тома и пояснил:

– Хинкель.

За главным потоком карабкались вдогонку вялые ручейки музыки.

Джон-Том шагнул наперерез одному из них, похожему на квартет Моцарта в интерпретации Джона Колтрейна – но лишь похожему. Он знал: все мелодии, кроме творчества «Панкреатического отстоя», принадлежат этому миру. Он убрал ногу, аккорды устремились вверх, но ему показалось, что возобновили они движение неохотно.

А вдруг сумасшедший Хинкель набрал достаточно сил, чтобы воровать звуки и на родине Джон-Тома? Представьте только: на Земле не останется рока и металла, рэпа и блюза, джаза и фолка, классики и кантри-вестерн, национальной и мировой музыки. Послушать этих несчастных лабухов – так Хинкель способен похитить все до последней колыбельной. Джон-Тому не хотелось жить в мире, лишенном музыки, будь то его родной мир или какой-нибудь другой.

Над головой раскатился гром, напомнив ему, что предстоит работа.

Вот тут-то и обрушился на чаропевца кошмарный вой.

Он съежился. Не столь чувствительный Мадж тоже скрежетал зубами.

Это было похуже, чем царапанье ногтями по классной доске. Или даже вождение пилочкой для ногтей по обнаженным нервам.

Не обладали иммунитетом к этой напасти и спутники.

Шплица-Циммермана била крупная дрожь, Волк-Газерс зажмурился и зажал уши ладонями. Ядерный Хилл держался получше, и это было понятно: как-никак ударник.

Наконец мерзейшие завывания утихли. Джон-Том выпрямился и перевел дух. Звуковой тремор прошел через все его тело, как тупой нож.

Музыкальное облачко, расколотое на десяток комочков, уже воссоединялось.

– Страшней всего в первый раз, потом слегка привыкаешь, – сочувственно заметил Циммерман.

Басовик оказался прав. Как только восходители двинулись дальше, снова раздался мерзопакостный вой. И на этот раз Джон-Том легче переносил чудовищный голос. Аккомпанемент гитары, если можно было так назвать это явление, тоже был «на высоте» – складывалось впечатление, что исполнитель играет на кошачьих жилах, даже не потрудившись отделить их от живого зверька.

Джон-Тома, тщательно выбиравшего, куда поставить ногу, прошиб пот.

Гнуснейшие звуки не только резали ухо – они буравили череп, разъедали мозги, заставляли молить богов о ниспослании временной глухоты. С какой бы радостью чаропевец обменял эту пытку на концерт стаи баньши без малейшего музыкального слуха!